В 2020 году анархисты Акихиро Гаевский-Ханада и Андрей Чепюк оказались среди первых задержанных по политическим уголовным делам. Их осудили на длительные сроки заключения по делу международной преступной группы анархистов. Спустя почти пять лет Андрей и Акихиро — на свободе, и мы говорим об их взгляде на протесты, опыте заключения в Беларуси, отношении к войне в Украине и собственной вынужденной миграции.
Во второй части нашего большого разговора обсуждаем с Андреем и Акихиро, удалось ли им сохранить анархистские взгляды за годы заключения и какая трансформация идей произошла, было ли особое отношение со стороны надзирателей и других заключенных, как воспринимается анарходвижение и беларуская политическая сцена спустя пять лет и есть ли запал включаться и действовать дальше?
Давайте еще ненадолго «вернемся в тюрьму»: в некоторых интервью вас спрашивали, изменилось ли что-то в ваших взглядах, и вы разными словами сказали, что убеждения трансформировались, но при этом не отрицаете, что вы анархисты, просто опыт заключения сформировал другое видение реальности, в том числе с анархистской перспективы. Можете подробнее рассказать, как вам удавалось сохранять свои убеждения и чувствовали ли какие-то сложности в этом, учитывая, что контакт с товарищами отсутствовал или был сильно ограничен?
Андрей
Начну тогда с трансформации: было бы очень печально и плохо, если бы за такой продолжительный/непродолжительный — сложно судить — период времени человек не поменял какие-то свои взгляды и мысли, не приобрел что-то новое после такого красочного опыта. Хорошего или плохого — это, конечно, каждый сам будет судить.
Даже если не брать какую-то литературу, деятельность умственную, просто даже из общения с таким большим количеством осужденных, подследственных, просто людей различных, в том числе мусоров, ты что-то выносишь в свое мировоззрение, мировосприятие. Естественно, многое зависит от того, как ты настроен. Если ты настроен, как там говорят, «ехать на отрицании действительности», например, как многие ярые сторонники оппозиции — они там на такой броне «едут» и негативно относятся ко всем, кто не разделяет их взгляды. И чаще всего у них там случаются какие-то конфликты бытовые, они потом заезжают в ПКТ (помещение камерного типа), просто не понимая, как система работает. А если нормально воспринимать информацию, людей, то можно очень много вынести и просто расширять свой взгляд на действительность и комфортнее делать себе пребывание в этих местах. Это и в будущем может помочь в самореализации и трансформации мировосприятия.
Что же касается идей, не знаю, как Акихиро и остальным товарищам, но мне повезло, потому что у меня были замечательные люди в заключении. Среди подследственных в моей камере не скажу, что были близкие по идеям, но вот в лагере сидел с Димой Резановичем, Сашей Беловым и было интересно с ними общаться, какие-то околоидейные темы затрагивать и просто разделять быт, понимая, что ты сидишь с человеком, который с тобой одних взглядов. С Димой Резановичем можно было поговорить про то, что происходило раньше, как-то дискутировать, обсудить перспективы, и это было очень здорово, помогало и в бытовом плане, и в моральном, психологическом.
Акихиро
Мы в интервью уже говорили, что определенная личная трансформация идей есть, и я согласен с Андреем, что если ты за пять лет остался полностью при тех же мыслях и ничего в себе не изменил, имея действительно такой особенный опыт, очень концентрированный, мне кажется, это скорее плохо характеризует человека, говорит о его какой-то косности, догматизме. Мне всегда близко было в анархизме именно то, что это определенный способ познания мира, мышление; что ты критически ставишь под сомнение устоявшиеся какие-то стереотипы, институты, взаимоотношения между людьми, авторитеты. Но, к сожалению, в этом плане среди анархистов идеологизация тоже часто происходит: люди не готовы выслушать другое какое-то мнение, не могут критически рассматривать свои идеи, видеть их слабые места. И для меня именно эти пять лет были хорошей возможностью выйти из какого-то «гетто», за пределы своего круга общения, своих товарищей, каких-то информационных ресурсов, общаться действительно с широким срезом общества, начиная от представителей оппозиции, достаточно радикальных националистов, банкиров, сотрудников силовых структур, бывших сотрудников, юристов, адвокатов. В обычной повседневной жизни, конечно, этих встреч бы не произошло, и я действительно рад, что такой опыт был.
И вот один из моих любимых примеров, для меня ставших неожиданностью: я общался в СИЗО с менеджером из банковской системы, который, несмотря на то, что он вроде бы в такой кристаллизированной капиталистической структуре работает — банки, финансовые технологии и так далее, но он прямо был сторонником демократизации, то есть внедрения технологий, которые способствуют прямой демократии. Он мне тогда рассказал историю про то, как в 2021 году пользователи Reddit скупили акции компании GameStop — это, по-моему, сеть магазинов видеоигр. Плохим положением GameStop решил воспользоваться какой-то хедж-фонд и ожидал, что акции будут падать, и поэтому они на этом выиграют. А тут старые ностальгирующие ребята в интернете объединились, быстро скупили акции, буквально каждый скинулся по доллару-два, к примеру, и они выиграли, по сути, у большой компании с огромным капиталом. Понятно, что это чисто рыночная история, с одной стороны, но такой пример для меня был интересным: как инструменты прямой демократии могут работать вполне реально, когда маленький человек, объединившись с другими такими же людьми, победил крупную компанию. Таких историй было несколько. Мне кажется, что возможность «выйти из гетто» — это полезный опыт в тюрьме.
Я знаю, что, например, Игорь Олиневич тоже так отзывался о СИЗО КГБ: как известно, там очень специфическая выборка людей — коррупционеры, государственные чиновники, крупные бизнесмены. И Олиневич, насколько я знаю, тоже очень высоко оценил этот опыт пребывания с разными людьми.
Но, тем не менее, хочу еще отметить, что «бренд» анархистов в беларуской системе тюремной, не знаю, как на свободе, но там, в застенках, «бренд» анархистов достаточно высоко ценится: люди знают, что анархисты — это люди стойкие, это люди, которые придерживаются своих принципов. И заключенные, как правило, не разбираются чаще всего в идеях анархистов — каждый раз нужно объяснять, кто такие анархисты, о чем наши идеи — но представителей анархистского движения, которые находятся в заключении, они, мне кажется, уважают, и эти примеры знают.
Но также я четко увидел, насколько много стереотипов, от которых уже, видимо, невозможно отвязаться, то есть анархисты — это что-то про радикально левое, значит это как-то связано с Советским Союзом: коммунизм, Сталин, ГУЛАГ и так далее. Каждый раз мне приходилось объяснять, что мы не про это. И, на мой взгляд, это большая проблема, что ты не сразу говоришь человеку про свои идеи, а сначала тратишь много времени на то, чтобы объяснить, чем ты не являешься, что твои идеи не представляют собой. И в этом плане, лично мне показалось, что нужен какой-то вот позитивный такой ребрендинг, можно сказать, чтобы немножко от старых этих догм и стереотипов отойти, чтобы не приходилось тратить время на такое объяснение.
Касаемо общения с товарищами, я вот в минском СИЗО практически все время был в изоляции — в камере, в которой не было возможности связываться с другими ребятами. И такая возможность появилась уже после ознакомления с уголовным делом, во время судов, и это было, конечно, классно — встретиться с товарищами, которых лично знаешь, например, с Андреем, с другими ребятами или людьми, которых не знал ранее, увидеть, что они тоже сохраняют силу духа. Это очень поддерживало. И само осознание, что есть другие товарищи в заключении — ты вроде бы как лично даже их не знаешь, но понимаешь, что у вас какие-то общие ценности, схожее мировоззрение, что этот человек тебе товарищ — осознание того, что есть такие люди и что они держатся, мне лично очень помогало. В какие-то тяжелые минуты я про это вспоминал, и мне это как-то придавало силы.
И опять же, вот как мне показалось, у беларусов есть интерес к прямой демократии, и определенные ее проявления мы увидели в 2020 году. Плюс, когда сейчас за пять лет многие люди ощущают недовольство и разочарование в оппозиционных структурах, которые сформировались в эмиграции, видя вот эту дележку власти, вот эти худшие проявления власти, что они повторяются здесь у людей, которые в 2020 году солидаризировались, а теперь они вот распадаются на какие-то группы и друг с другом уже никто не хочет общаться, и здесь у людей есть неосознанный запрос на прямую демократию. И мне кажется, что позитивная программа анархизма могла бы здесь сработать в определенный момент.
И еще одна вещь, о чем говорили многие пять лет назад, но сейчас, мне кажется, об этом говорят еще больше — рост популизма, изоляционизма, ксенофобских настроений, правый поворот, и что провозглашенный в 90-х «конец истории» — что либеральная демократия будет единственным возможным и самым идеальным строем — она спустя 20-30 лет не оправдалась. Мы видим, что действия России, Китая это все опровергает, да и в Штатах сейчас похожая ситуация. И поэтому у многих людей в устоявшихся этих системах, мне кажется, тоже есть определенное разочарование. Поэтому люди там мечутся от одного к другому, и есть вот этот кризис либеральной демократии.
Могут ли что-то сейчас предложить анархисты? Сложно сказать. Но, по крайней мере, то, что нынешняя система имеет такие большие проблемы в последние годы, и скорее всего в грядущие — это факт. Другой вопрос — смогут ли этим воспользоваться какие-то другие силы и как?
Получилось ли кого-то заразить своими идеями?
Андрей
Когда общаешься с человеком в заключении сложно абстрагироваться настолько, чтобы пытаться как-то пофилософствовать или на какие-то отдаленные темы поговорить. Сложно найти собеседника, человека, которому можно довериться и так пообщаться, потому что со многими общаешься через призму подозрения, не «утка» ли это, постоянно есть такие опасения. Но среди люди в лагере находились такие, с которыми можно было подискутировать, и при таких обстоятельствах, естественно, я начинал включаться в общение, завлекать людей в сторону такой прямой демократии, разъяснять, что вот есть альтернативы какие-то. И это работало — люди проникались, люди интересовались.
Там еще и Дима Резанович немало привнес. И конечно же, в подкрепление идей помогала литература в заключении: и мне самому, чтобы поддерживать убеждения, и в то же время советовать литературу другим людям, чтобы они проникались.
Акихиро
Скажем так, есть люди в неволе, которые потенциально очень близки к нашим идеям. Удалось заразить кого-то идеями или нет, мне кажется, окончательно будет понятно, когда люди выйдут из заключения, потому что сейчас нельзя предложить им, например, книги прочитать. Ты доносишь какие-то идеи, объясняешь, но, мне кажется, многим симпатичен просто пример конкретных персоналий, анархистов. И этим можно пользоваться, потому что у людей позитивный образ сложился об анархистах. Да, нас не так много было относительно всех заключенных, но по каждому делу товарищи проявляли себя с положительной стороны, и люди это увидели. Все-таки тяжело вести такую прямую агитацию по той причине, что говорил Андрей, — большое количество информаторов, агентов, чувство недоверия присутствует.
Часто говорят, что тюрьма — это такой срез общества, от которого по сути нет возможности быть изолированным: ты не можешь просто выгнать из камеры того, кто тебе не нравится или уйти, не общаться с кем-то, ты вынужден постоянно пребывать вот в этой ячейке и искать какие-то новые способы взаимодействия с другими. И анархизм же как раз об этом — рано или поздно всем придется сосуществовать, договариваться.
Чувствовали ли вы отношение какое-то особое, когда люди знали про вас как анархистах? Являлось ли это своеобразным маркером, например, для надзирателей или других заключенных?
Андрей
Вот выше упомянули, что в тюрьме ты никуда не денешься, никуда не скроешься, и это довольно-таки хороший метод давления на осужденных со стороны администрации, со стороны мусоров. Я вот лично на себе это прочувствовал, когда меня в двойнике закрыли: когда ты находишься там с одним человеком — один на один пару недель. И на самом деле, это не очень приятно, это уже не общество, а просто столкновение: кто сильнее ментально, кто сильнее морально или как-либо ещё. В таком случае, это скорее во вред, а не во благо.
Конечно, если это общество искусственно созданное, когда менты просто в «хату» накидали условно «старосидов» каких-нибудь и тебя — «первохода», который там только неделю находится, и они тебя пытаются раскрутить там на показания или просто морально запугать перед приходом тех же ГУБОПов.
Но в другой ситуации, это все работает, насколько это естественно: если это просто какие-то рандомные люди, типа, «классическая хата», то это интересно, у кого хватит смекалки, какого-то жизненного опыта, эмоционального, психологического интеллекта, тот будет лучше влиять, тому будет проще, и тот сможет лучше решить какие-то свои проблемы персональные. И в том числе помочь решить проблемы другим, когда он сам уже адаптируется. Я вот очень часто все это наблюдал, когда сидел в камере под следствием и было достаточно свободного времени, и немного для себя делал открытий, а порой просто злился на людей, что они не могут какие-то примитивные вещи делать в своем взрослом возрасте, прожив жизнь. И потом только до меня доходило, что они жизнь проживали вообще совсем иначе: может, они дома ни разу не убирались, у них всегда были там нанятые женщины за 50 рублей, которые раз в неделю приходили убирать и мыть посуду. Я просто тогда не понимал, что такое может быть, хотя я и раньше с разным срезом людей пожил, но с людьми с другой стороны этого среза я не делил квадратные метры, и вот это было интересно. И проявления социальные хорошо там работают.
Но, опять же, чаще всего все делается искусственно, к сожалению. Сложно сделать так, чтобы это все органично сложилось случайно. Чаще всего либо камера заполнена какими-то не самыми хорошими и социально ответственными людьми, заполнена оперативным работником, либо, наоборот, много обеспеченных и один-два социально необеспеченных, чтобы как-то сосуществовать вместе. Если бы все так сложилось рандомно, чтобы в коллективе были и представители оппозиции, и представители бизнеса, и какие-то неимущие и кто-нибудь еще — это было бы интересно. Но чаще всего либо все забито политиками, либо все забито коммерцией.
При этом со стороны ментов не было никаких разграничений, они не делили, не понимали, чем отличается наше дело — как они называли дело «Десятки» — от каких-то других дел уголовных. Разницы никакой не было. Со стороны осужденных, подследственных, кто был в беларуской политике до 2020 года, т.е. это представители каких-то организаций и партий, было минимальное понимание, то есть они поверхностно могли отличить наше дело от всех остальных. Но, опять же, поверхностно и без сильного интереса и вникания в подробности.
Некоторые проявляли интерес, если до этого сидели с моими товарищами: люди приезжали из СИЗО КГБ и рассказывали, что сидели там с Резановичем или Олиневича видели. И это скорее к предыдущему вопросу: анархисты хорошо себе проявили или каким-либо образом помогли вот этим людям, которые их упоминают. И вот этот позитивный образ анархиста, он сработал при моей встрече.
Акихиро
Касаемо особого отношения: в принципе, в Минском СИЗО особого разграничения не было — анархисты там, не анархисты. Для многих БЧБ-шники, как называют, или оппозиция — все одно. То есть большинство не разбиралось, в том числе и сотрудники, и заключенные. Но когда люди уже посидели какое-то время, попересекались с разными людьми, они говорят, вот я там был с таким-то, вот я там читал про анархистов и так далее. Больше из личного примера, чем из знаний об идеях или за что конкретно мы сидим. Хотя про наше уголовное дело многие знали, оно специфическое и сарафанное радио работало.
В дальнейшем, когда я приехал в колонию и был еще в карантине, ко мне приходили почти все из администрации «знакомиться». И у меня тогда спрашивали, «считаешь себя анархистом», «остался ли при своих убеждениях»? И эти вопросы в период моего заключения в колонии несколько раз повторялись. Я знаю, что были политические, которые говорили «нет, нет, я все осознал» или уклончиво уходили от ответа. А я в таких вещах не люблю лукавить, врать, и я не отрицал своих убеждений. И в такие моменты чувствовал, что есть негатив, есть разграничение: что ты не просто рядовой экстремист-политический, а такое более предвзятое отношение. Как мне это потом рассказали, что по приезду в колонию я сразу был кандидатом, чтобы уехать на тюремный режим. И не потому что я как-то себя показал в колонии — я там всего ничего еще пробыл и никаких особо конфликтов не было, а просто за счет того, что дело такое, что анархист-экстремист, большой срок — это сразу было маркером.
А в тюремном режиме особо тоже уже разграничения такого не было. Может быть, где-то в руководстве, но для рядовых сотрудников особо разницы нет, они там не вникали в дела.
Андрей
Колония № 22 знаменита тем, что там много «наркоманов», а среди них — субкультурщиков, разных панков. И у этих ребят, которые уже «взяли срок», есть тяга вместе как бы «крепить» это время, потому что они субкультурное сообщество или еще какое-то ценят, понимают, что ты близок к ним, хоть ты и отличаешься от их образа жизни, мышления, но вот они тоже к тебе тянутся. Происходит такое сплочение на уровне субкультур после некоторого количества времени, когда вы друг к другу присмотритесь — адекватный человек или нет.
За эти пять лет, пока вас не было на свободе, анархистское движение, различные группы и коллективы, в которых вы состояли, перестали существовать либо разъехались по миру. Какое ваше впечатление о том, как сейчас выглядит анархистское движение? Каково выйти на свободу и увидеть существующую реальность? Легко ли вам сейчас сориентироваться, понять, чем вообще хочется заниматься, к кому присоединяться или может что-то новое создавать?
Андрей
Как сказал один очень знаменитый анархист гомельский когда-то давно, анархическое движение в разных странах — это такая синусоида, она активничает, активничает, до какого-то пика доходит, потом происходят репрессии, разгром, и через какое-то время она опять по чуть-чуть поднимается. И я, уже будучи в СИЗО, понял, что репрессии, страшная ситуация сейчас происходит, и главное — чтобы поменьше людей село. Естественно, будет минимальная какая-либо активность, либо вообще активности никакой не будет. Это просто порог времени, когда люди начнут действовать просто уже под другим каким-то названием, с другими коллективами, но примерно в том же векторе.
Что касается какого-то разочарования, то его не было, потому что уже выше говорил, что я воспринимал это нормально, понимал, что так именно и будет происходить. На сегодняшний день мне сложно что-либо объективно оценивать, трансформацию, которая произошла, честно скажу, я это еще не изучал, потому что сейчас очень сложно даже какие-то бытовые вопросы решить. Я еще в это не погружался. Но уверен, что люди, на которых все держалось столько много времени, и те люди, которые занимались какой-либо активностью, — они также занимаются, просто, возможно, в других организациях, в других местах. И не исключаю, что спустя время большее количество людей будут создавать какие-то коллективы или перерастать во что-то другое.
Есть огромное количество энергии, которую ты накапливаешь за весь срок сидения. И в то же время ты копишь различные идеи, которые ты хотел бы реализовать, что-то узнать, что-то попробовать сделать. И от того, что ты во время сидения находишься в таком постоянном изучении чего-то, общении с кем-то, эти вот идеи и желания, которые хочется реализовать на свободе, копятся, копятся, копятся. В дальнейшем, когда освобождаешься, то решать нужно в первую очередь вопросы, которые закроют базовые потребности. Много времени упущено, и нужно воссоздать то, что было утрачено за эти 4-5 лет. И потом уже заниматься тем, на что есть свободное время.
Акихиро
Не могу сказать, что этого месяца на свободе хватило, чтобы во все вникнуть, как и что поменялось. Мне было приятно видеть на ознакомлении с уголовным делом (там много чего интересного в материалах дела мы обнаружили, что еще стоит проанализировать, прорефликсировать) скрины из интернета в течение года с лишним после нашего задержания, как проявлялась солидарность, что люди что-то делали, что анархисты участвовали в протестах и так далее.
И в последующем, обрывочно, но я знал об эмиграции большинства людей из Беларуси, о том, что многие товарищи приняли участие в войне, когда началось полномасштабное вторжение в Украину. И разочарования такого нет, потому что, опять же, специфика эмиграции, деятельность там очень своеобразная, в целом тяжело что-то делать, люди сталкиваются с большим количеством личных бытовых проблем, многое из того, что составляло деятельность внутри страны, не имеет никакого смысла за рубежом. Это все было для меня понятно.
И то, что какие-то прежние вещи уйдут в прошлое, но что-то появится новое, это естественно, как мне кажется. И лично для меня, и это я обсуждал с ребятами во время суда, во время следствия, с товарищами, встречаясь сейчас после освобождения или переписываясь в интернете, я вижу, насколько мелочными были многие конфликты, какие-то споры, вспоминая все эти ситуации, которые разобщали людей реально на пустом месте, насколько это было просто несущественно и насколько много времени было потрачено, пустой энергии на все это. Хотелось бы, чтобы люди, которые сейчас на свободе, и те, которые будут выходить, смогли преодолеть разногласия, реорганизоваться и выйти на новый уровень. Потому что силы есть, энергия, как говорил Андрей, тоже, идей, много новых вещей, которые я для себя открыл, много что хочется попробовать, изучить. Хочется опять же, чтобы движение вышло из какого-то «гетто»: не стоит исключать какое-то широкое взаимодействий между собой и с другими для того, чтобы вообще понимать, что происходит в обществе в целом, не зацикливаться только на своем движении, своих коллективах.
Но пока приходится налаживать бытовые вопросы и, к сожалению, количество часов в сутках ограничено, поэтому так активно включиться не получается. Хотя даже не столько это ограничивает, сколько то, что хочется разобраться для себя, чем можно заниматься, что действительно эффективно, где ты можешь применить свои навыки. А так, какого-то разочарования, апатии, усталости — лично у меня нет. Просто нужно время сориентироваться и хочется надеяться, что и люди, которые находятся долго в эмиграции, тоже смогут сохранять энергию, продолжать свою активность в новых формах и преодолеть те проблемы, которые есть с давнего времени.
Учитывая то, что у нас очень разный опыт — кто-то уже в эмиграции давно, кто-то не сидел, а вы пробыли в заключении почти 5 лет, какие первые впечатления или наблюдения от беларусской политической сцены? Какие, на ваш взгляд, условия нужны для изменений в Беларуси?
Акихиро
У нас была, скажем так, внутренняя миграция, когда мы были в заключении, потому что даже будучи в Беларуси, мы не знали, что там происходит за пределами тюремной системы, то есть многие вещи я узнаю только сейчас. Насколько много ограничений, ужесточений появилось именно на свободе, насколько стало тяжело жить, и уже это стало просто нормой, новой какой-то реальностью. Хотя в заключении я думал, что все не настолько плохо.
То, что я вижу в каких-то СМИ, которые освещают ситуацию в Беларуси: вроде бы как новость из Беларуси, наверное, факт предоставлен человеком из страны, но то, как это преподносится… Я ощущаю оторванность. Это, наверное, неизбежно — оторванность от беларуской реальности. Хотя, как мне кажется, без понимания реальной ситуации в стране, без понимания, кто сейчас в Беларуси, какие у людей мысли, чем они живут — повлиять извне на эти изменения невозможно.
Я не могу себе представить изменения без людей, действующих в Беларуси. То есть для меня не очень понятно, когда ведутся споры, почему ты не уехал, а почему тот не уехал, а почему этот остался. Хотя я и сам уже нахожусь в эмиграции, но для меня непонятно, почему все должны уехать, кто будет тогда производить изменения. Да, сейчас предпосылок, что завтра что-то произойдет в Беларуси, нет. Но, если не формировать какую-то критическую массу там, если людей, которые находятся внутри страны и хотят изменений, не будет, мне сложно представить, что получится что-то изменить извне.
И второй момент — неизбежное разочарование от длительной миграции, оттого, что изменения не произошли, оттого, что деятельность в эмиграции малоэффективна зачастую, оттого, что солидаризирующееся в 2020 году общество по итогу распадается со временем, начинается дележка власти, средств и так далее. Как мне кажется, это достаточно классический путь политической эмиграции, много у кого так происходило: у чехов после 1968 года, ливанцев, когда началась гражданская война — все думали, что это ненадолго, что мы уедем на пару лет и скоро вернемся. А по итогу все затягивается, и уже как будто бы надо там жизнь свою строить, надо интегрироваться, а вроде бы и не хочется, а вроде ты планируешь вернуться. И вот вопрос в том, что будут ли вернувшиеся люди счастливы, смогут ли они встроиться, будут ли их ожидания о родине таковыми в реальности? И поэтому текущая ситуация такая сложная. И я вижу, что связи распадаются, каждый занимается каким-то своим небольшим участком деятельности, а контакты, взаимодействие с другими сокращаются, потому что есть вот это разочарование, недоверие, и оно растет.
Что с этим делать — ответа у меня, к сожалению, нет. Но это вот то, что, наверное, я увидел за месяц на свободе.
Андрей
Как уже говорил ранее: политическая сцена (или политическая ситуация) не была приоритетной задачей для меня в первое время после освобождения, так как происходили глобальные изменения, а в связи с тем, что я находился в информационном вакууме долгое время, мне сложно ориентироваться в происходящем и делать какие-то объективные выводы. Но спустя несколько месяцев на свободе за границей мои ощущения следующие: беларуская политическая сцена достаточно обширна, но почему-то очень скромная. Я, конечно, не знаю всей «внутрянки», но создается ощущение, что здесь много возможностей, однако эти возможности либо упускаются, либо реализуются не ради результата, а ради самой деятельности.
Я думаю, сейчас нужно максимально использовать все ресурсы, к которым есть доступ. Это касается и «большой политики» — если есть возможность диалога с еврочиновниками или с правительством конкретной страны для помощи беларусам, находящимся в вынужденной миграции, — нужно это использовать!
Также, мне кажется, нельзя забывать о том, что происходило и происходит в Беларуси: о грубых нарушениях законодательства со стороны беларуских властей, о преступлениях против беларуского населения. С этим нужно работать, о виновных следует говорить вслух и предпринимать конкретные действия в международных институтах.
Однозначно, все не должно строиться на «одной персоне». Чтобы вся эта мерзкая система перестала работать так, как работает, должны вырасти и занять места в учреждениях и министерствах те люди, которые не помнят СССР и знают, как живут люди в соседних странах. Это, мне кажется, минимальное условие для того, чтобы человеку не была симпатична «беларуская стабильность» и сегодняшняя модель жизни. Без возможности заглянуть в завтрашний день.
