Игорь Олиневич: Дневник политзаключенного (8)

(Продолжение, начало здесь)

В конце января в камере стало совсем уныло. Я коротал время за энциклопедией по психологии, которую мне таки купили через несколько недель постоянных заявлений. По вечерам учился рисовать по присланному родителями самоучителю. Или отжимался от пола или на нарах, как на брусьях.

Порой слышались леденящие ревы масок на продоле, как обычно измывавшихся над кем-то. Это доводило до откровенной паники. И лишь физо позволяло хоть как-то совладать c собой.

Втихую обсуждали сценарии острых эпизодов для фильма «Пила 8: Никто не забыт». Разумеется, с вертухаями в главной роли. Ненависть переливала через край, и воображение бурлило яркими кровавыми красками. Смех все чаще носил истерический характер. Специфический тюремный юмор, созданный переломной жизненной ситуацией и замкнутым пространством, возведенный в степень бесчеловечного обращения, подменил нормальные человеческие шутки.

Конечно, никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей – об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым круглые сутки… Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, — с осознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают…

Эти слова из романа Джорджа Оруэлла «1984» лучше всего отражают ту психологическую атмосферу, которая сложилась в душе каждого узника. Только у нас свет не гас никогда. Был дневной свет – 100 Вт лампочка, был ночной, настолько яркий, что можно было читать. Случалось, что по несколько дней подряд спали под светом сразу двух ламп. Контролер лишь беспомощно отвечал: «У меня приказ». Каждую неделю становилось все хуже. Методично, шаг за шагом. Мы полуосознанно ждали какой-то развязки, потому что так дальше было нельзя. Чувствовался предел.

Тогда возникали моменты «второй волны». Одно дело чувствовать утрату, бессилие помешать чему-то. Но пока есть это «что-то», осознаешь себя, свое положение, кто ты. А тут начинает казаться, что ничего и нет, и ничего не будет. Скудное однообразие убивает настолько, что уже и не представляешь иного расклада. Каменный мешок в пустоте с незатейливым набором внешних раздражителей, всегда одних и тех же. Ощущение безвременья, без начала и конца. Лежишь на нарах и не можешь встать, потому что непонятно, что важнее и актуальнее, метеорит в космосе или чаю попить, пока кипятильник есть. Шизофренический распад сознания. И тогда стараешься, как ненормальный, готовить салат, нарезаешь все, что есть, вперемешку отжимаешься, через силу садишься за шахматы. Занимаешься бытовыми вещами каждый день, как ритуал, — это становится твоим панцирем против безумия. Но частенько захаживал и другой гость – страх. Тогда оставалась лишь своеобразная самотерапия.

Бывало, сворачиваешься калачиком на нарах, закрываешься, чтобы ничего не видеть и не слышать и тайком смотришь на фотографию, присланную неизвестным человеком из Питера. На ней – сплошное черное облако, в котором еле-еле угадываются очертания фигуры из камня, стиснутой в кулак. Кажется, совсем уже заволокло этот камень, но он все равно стоит нерушимо, как маяк в тумане. Сколько людей прошло через тюрьмы и лагеря, гонения и пытки. Много раз я читал о них и знаю, что этим людям приходилось по-настоящему тяжело. Сколько их сгинуло в крайней нужде и безвестности. И все равно шли, все равно не смирились. Эта борьба – противостояние свободы и рабства- красной линией проходит через всю историю человечества.

Менялись эпохи, цивилизации, названия, но суть оставалась той же: антагонизм устремлений простого человека и устремлений господ (рода, веры, денег, положения). Человек vs власть, во все времена. Я – лишь маленькая частица в этой стихии чувств. Мыслей, действий. Как капля в океане: без меня он меньше не станет, но сам полностью состоит из таких вот капелек, и каждый вносит свою лепту в общий ритм океанического биения. Пускай каратели делают со мной что угодно, я все равно победил…

В начале февраля маски озверели вконец. Была пятница, трое в камере заболели гриппом. Всю ночь трясло: температура, озноб. Наутро сходили к врачу, он выписал таблетки. Вечером дернули меня и Молчанова со всеми шмотками. Наученные горьким опытом, мы выложили книги и другие тяжелые вещи. Как обычно, спустили в спортзал, но почему-то шагом и без рева. Подозрительно тихо. Ничего хорошего это не предвещало. Кешер и пакеты выворачивают, сваливая содержимое в одну кучу. Ожидание, босиком на бетонном полу, голым. Началось. «СОБРАТЬ ВЕЩИ!», «ЖИВО!», «ЧТО НЕПОНЯТНО?!!», «ЖИВЕЕ», «Я СКАЗАЛ!!!», «БЕГОООООМ!!!!»… По лестницам, коридорам. Загоняют в дурхату в подвале (это – обитая резиной и дермантином камера для усмирения буйных). Снова шмон. Ставят на растяжку и уходят, но периодически подходят к глазку проверить. Сбор шмоток, едва успеваешь одеваться, матрас под мышку и бегом по коридору на лестницу, ведущую в центр этого неоколизея. На финише стоит каратель и орет: «Слишком медленно, назад!» Другой подгоняет. Слышу, как на другой лестнице гоняют Саню Молчанова. Сволочи. Возвращаюсь назад в дурхату. Дико жарко, пот льется буквально ручьем, в голове туман. Это – предел. Если переступить, то что будет дальше??? Все, плевать.

Каратель орет:

«Дубль два! БЕЕГОООМ МАРШ!!!»

«Нет».

«Я сказал — взял вещи и бегом, живее!!!»

«Отказываюсь».

«ВЕЩИ В РУКИ И БЕГОМ!»

«Делай, что хочешь. Больше не побегу».

Некоторое время он смотрит на меня, затем идет за вторым, что-то шепотом обсуждает. Затем второй каратель подходит и, как ни в чем не бывало, самым вежливым и миролюбивым тоном говорит: «Собирайте ваши вещи и проходите в камеру». Я аж опешил, не веря своим ушам. Настолько этот тон противоречил ситуации. Оказывается, они умеют говорить по-человечески. Все…

….Не расстилая матраса, падаешь прямо на железные прутья. Сил нет ни на что. В голове все ходуном. Саня заваливается следом. Еле живой, бледный как смерть. Ему плохо, тошнит. В камере гробовое молчание. Кирилл с Максом еще так не попадали. Всем страшно. Да какое страшно?! Ужас, проникший в каждый атом тела и разума настолько, что все сидели молча, боявшись сказать хоть слово…

Я лихорадочно соображаю, что делать. Ситуация подошла к черте, переступив которую уважать себя уже невозможно. Еще один шаг, и тогда что угодно станет возможным. Приходит четкое понимание. Что такого и близко допускать нельзя. Категорически. Нужно идти в отказ в самом начале, не собирать вещи. Если это будет не очередной прогон, а переселение в другую камеру, придет дежурный. А так его никогда нет. Специально отсутствует, чтобы не быть свидетелем. Хитро придумали, сволочи.

Наутро дежурный спросил: «Ну кто еще болен?».

Через несколько дней случился самый жесткий пресс за всю эту черную зиму. Рев стоял такой, что звук отчетливо доносился из спортзала, т.е. через две двери и центральный холл. Мы не могли ни читать, ни писать, ни играть, ни просто лежать. Кто-то ходил вперед-назад, кто-то отжимался. Несколько часов в ожидании, все время открываются соседние камеры, но почему-то проходят мимо нас. Извне доносится крик «ЛЕЧЬ! ВСТАТЬ! ЛЕЧЬ! ВСТАТЬ!…» Это кошмар. Никто не смотрит друг другу в глаза и только губы выдают «суки, твари, сволочи…». Ужин. Значит, нашу камеру пронесло. Но надолго ли? Чудо не случается дважды, в следующий раз обязательно зацепят».

В субботу с самого утра меня отвели к начальнику. Орлов, одетый по гражданке, встретил меня радушно. Сразу же спросил меня: «Что вас тревожит?». Затем он прямо сказал что-то насчет моего состояния и, что ему поручено развеять «недопонимание».

«Ведь это все не более, чем театральная постановка, – говорил он доверительно-доброжелательным тоном. – Мы пристально следим за состоянием каждого и уверяю вас, ничего никому на самом деле не угрожает». И добавил: «Главный враг – собственный страх. Не нужно делать поспешных действий и любую проблему можно решить вот здесь».

Я был в шоке. Каким образом это стало известно? Неужели все эти разговоры про психологический контроль не пустой разгон? Спрашиваю в лоб:

«Как вы узнали?»

«По глазам», — серьезным тоном ответил гражданин начальник СИЗО КГБ.

Продолжение следует

Источник