Дмитрий Бученков провел за решеткой одного из московских СИЗО почти полтора года. 39-летнего кандидата политических наук, который до задержания работал научным сотрудником в РНИМУ имени Пирогова, обвиняют в участии в массовых беспорядках и нападении на полицейских во время акции протеста 6 мая 2012 года на Болотной площади.
Сейчас в Замоскворецком районном суде рассматривается его дело, а сам Бученков с марта 2017 года находится под домашним арестом. Изменение меры пресечения левому активисту проходило на фоне помилования другого политического заключенного Ильдара Дадина, что стало поводом говорить о некой “управляемой оттепели” и изменении тактики властей в преддверии президентских выборов.
Однако в случае Бученкова этот шаг вряд ли можно назвать оттепелью – подсудимого вообще не было в день протестов в Москве. Он проводил выходные у родителей в Нижнем Новгороде. Это подтверждают показания родственников, а также данные базы ГИБДД “Патруль” – 5 мая его машина двигалась по Горьковскому направлению из Москвы в Нижний Новгород. Следствие выстроило обвинение на основе показаний засекреченных свидетелей и сотрудников полиции, которые проходят пострадавшими. Основной аргумент – фотографии и фрагменты видео, на которых запечатлен человек в черной кофте, якобы похожий на Бученкова. Несмотря на то, что независимая экспертиза опровергла довод следователей, что это один и тот же человек, суд над активистом продолжается. Портал “Open Democracy Russia” пообщался с Бученковым во время его заключения.
Сторона обвинения фактически выдает вас за другого человека, который, судя по фотографиям, действительно участвовал в столкновениях с полицией. Злитесь ли вы на него за то, что он не даст о себе знать и не заявит, что в тюрьме находится невиновный человек?
У меня двойственное чувство. С одной стороны, я понимаю, что государство меня преследует за мои политические убеждения, а попытка вменить мне действия человека с Болотной площади – это только хороший повод. С другой стороны, поведение этого человека после моего задержания мне не понятно. Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме, но я скажу, как я бы себя вел, если бы узнал, что вместо меня кто-то находится за решеткой. Я бы не явился с повинной – не надо делать такие сюрпризы бюрократам.
Но я бы обязательно поддерживал семью арестованного и записал бы что-то вроде видеообращения, которое выложил бы в интернет и сообщил о том, что вместо меня держат невиновного человека. Это был бы хороший повод подчеркнуть формализм и цинизм полицейских и сущность всего “болотного дела” в целом. Уже прошло полтора года с момента моего задержания, но этот человек так и не проявился.
В СИЗО заключенные знают о том, что произошло на Болотной площади 5 лет назад? Что вы обычно рассказываете сокамерникам о своем деле и о том, почему люди тогда вышли на улицу?
В тюрьме за 15 месяцев я не встречал ни одного арестованного, который хоть что-то бы да ни слышал про “болотку”. Возможно, потому что это Москва, и событие было в Москве.
Но не все хотят разбираться в этом подробно – у многих арестантов масса проблем со своими делами. Честно говоря, какое-то время я сам пытался понять, что произошло на Болотной площади – меня ведь там не было. Более-менее полная картина у меня сформировалась на момент ознакомления с материалами уголовного дела. А до этого я рассказывал, что на демонстрации против Путина были столкновения с полицией. Вообще, большинство арестантов ненавидит полицию и с некоторым удовлетворением они узнают, что где-то побили полицейских.
Мотивацию демонстрантов я объяснял так: люди посчитали, что выборы 2012 года были сфальсифицированы и выступили против этого. Что касается моей личной позиции, для меня гораздо важнее то, с 2012 года режим в стране окончательно оформился как авторитарный и команда Путина продемонстрировала свою неспособность развивать страну.
Как сокамерники относятся к тому, что вас преследуют за активное участие в общественной жизни?
Нормально. В тюрьме не так важно – политзаключенный вы или просто заключенный, гораздо важнее какой вы человек. Я способен вживаться в коллектив и, в то же время, оставаться собой. Для меня было важно показать, что я не просто адекватный человек, но то, что я адекватный человек с определенными убеждениями, и не так важно, разделяет их кто-то или нет.
При длительном сосуществовании в камере политика часто отходит на второй план, большее значение приобретают какие-то бытовые вопросы. Время от времени, конечно, между арестантами возникают споры о политике. Первые полгода я участвовал в них. Но когда обживаешься в хате, уже примерно представляешь, у кого какие взгляды. Душевное спокойствие важнее, чем желание сотрясать воздух, и на первый план выходят вопросы, которые на воле кажутся непринципиальными: бытовые моменты, необходимость готовиться к судебному заседанию или тюремные новости – кто-то вскрылся, кто-то повесился, у одного передоз, у другого во время обыска нашли “запрет”, кто-то поехал в карцер.
Ощущаете ли вы недостаток информации в условиях заключения?
Да, ощущаю, потому что информации из телевизора мне не хватает. Товарищи мне выписывают “Новую газету”, “Коммерсант”, “Независимую газету” и журнал New Times, но печатные издания не компенсировали этот недостаток. На воле раз в сутки я всегда просматривал несколько информационных агентств и соцсети, в тюрьме нет такой возможности.
Вы кандидат политических наук. Можно ли сказать, что вы на практике познакомились с устройством российской политической системы?
Конечно. Я еще больше укрепился в своих мыслях: государственность – это система организации, выгодная лишь небольшой группе лиц. То, что эта организация, кроме явного вреда обществу делает иногда что-то полезное, нисколько ее не оправдывает.
Теория общественного самоуправления, на мой взгляд, это то, за чем стоит великое будущее. Но эту теорию нужно дорабатывать. Во-первых, я не верю в концепцию “народного государства” в такой стране как Россия. Так называемое “народное государство” возможно в небольшой европейской стране с развитыми институтами низового самоуправления. Кто бы в России ни оказался у власти, логика огромной территории и необходимость ее удерживать с неизбежностью сделает любую “народную власть” авторитарной. Федерализм, как показала практика последней четверти века, здесь не заработал. В России возможна или жесткая вертикаль власти, или конфедерализм.
Во-вторых, для того, чтобы демократизировать политическую систему, в теории не нужно никакой революции. Но анализ реальных действий государства мне подсказывает, что это только в теории. На практике, господствующий класс подводит ситуацию к буржуазной революции. Говоря марксистским языком, в этой революции столкнутся два класса: буржуазия и чиновничество. Конечно же, в привязке к современной ситуации я употребляю термин “буржуазия” несколько условно. Современная социальная структура российского общества нуждается в более тонких обозначениях.
В целом же, я испытываю чувство глубокой неприязни к государственной системе Российской Федерации. Подчеркиваю – ни к стране, а именно к той небольшой части – бюрократической системе, которая взяла на себя наглость говорить от имени всего народа. Мои мысли о том, как работает эта система, получили свое подтверждение на практике. Сейчас я пишу книгу, в которой излагаю результаты своих наблюдений, это своеобразная попытка анализа российской следственно-судебной системы с точки зрения политической социологии.
Что делать для того, чтобы сохранить трезвость ума в изоляции и можно ли проводить это время с пользой?
На ежедневной часовой прогулке делать зарядку, в камере – читать. Первое время я читал художественную литературу, потом попросил товарищей присылать другие книги. В том числе прочел ранее неизвестный мне роман Габриэля Гарсиа Маркеса “Опасные приключения Мигеля Литтена в Чили”, “Историю Рима” Тита Ливия. Но читать в тюрьме нужно в меру, потому что чтение отгораживает от окружающих, а этого допускать не стоит. Нельзя отгораживаться от коллектива в камере, нужно быть в нем.
В тюрьме можно заниматься самообразованием, но здесь многое зависит от того, на каком режиме вы сидите. Я слышал, что теоретически существует возможность для уже осужденных заключенных получать высшее образование дистанционно. Не знаю, как это работает на практике, но думаю, многие заключенные этим бы воспользовались.
Если вы занимались самообразованием на воле, значит вы сможете при желании делать это и в тюрьме. Если на воле вы вели безбашенный образ жизни и не являетесь идейным человеком, то вряд ли вы будете заниматься самообучением в заключении, для этого должен произойти глубокий перелом. Основная же задача в тюрьме – сохранить то, что есть. Если у вас идет длительное расследование, а потом суд, это отражается на вашей жизни. Поэтому прежде всего важно сохранить здоровье.
Какие условия содержания у вас?
У меня спецрежим, и условия содержания здесь строже: в “хатах” стоят видеокамеры, администрация более жестко следит за соблюдением правил внутреннего распорядка, нет привычных для большинства тюрем средств связи между заключенными. На спецрежиме держат криминальных авторитетов, именно здесь находится так называемый “воровской продол” [отдельный блок усиленного режима для определенной категории заключенных], а также держат заключенных с тяжкими или особо тяжкими статьями и тех, кого по какой-либо причине хотят изолировать.
За пятнадцать месяцев мне не разрешили ни одного свидания с родственниками и позволили сделать только два телефонных звонка. Но есть и свои плюсы. Например, здесь редко бывают переполнены камеры – как правило, количество заключенных соответствует количеству спальных мест. Питание лучше, чем на общем режиме. Но главный минус – вы фактически в полной изоляции, без связи с внешним миром.
Что касается сокамерников, я в основном сидел с теми, кого обвиняют в мошенничестве и теми, кто проходит по “наркоманской” статье 228, которым грозят большие сроки от 10 лет до пожизненного. Среди них были интересные собеседники. Тюрьма вообще интересное место в том смысле, что здесь можно встретить самых разных людей.
Что является самым трудным в заключении под стражей?
Самое трудное для меня – это поездка из тюрьмы. В автозаке, через всю Москву по московским пробкам до суда, потом обратно. Это реальная пытка. К этому трудно привыкнуть, и более-менее я свыкся с пятой поездки. Я знаю, что в других СИЗО Москвы поездка в автозаке – это не такое изматывающее мероприятие. Но для пятого централа (СИЗО-5 “Водник”) это целая эпопея.
Ну и проблемы с медициной – ее практически нет. Заболеть в тюрьме – реальная беда. Меня, например, мучали головные боли. Из десяти раз, когда я обращался за помощью, я получал ее два раза, но только благодаря тому, что дежурные работники ФСИН, дежурившие в те дни, были адекватными.
Как вы считаете, участившиеся в России уличные протесты могут вырасти во что-то более масштабное в текущих условиях?
Перспективы всегда есть. Но нужно много работать и понимать, что социальные движения способны только на выдвижение самых общих требований. Без грамотного и решительного политического ядра невозможно сформулировать внятную альтернативу и последовательно воплотить ее.
Левые же организации должны устремить все свои усилия, чтобы стать своими в этих протестах, а для этого они должны решить две задачи: перестать мыслить схематично и сами что-то представлять. Революционеры не могут и не должны приходить в социальные движения с пустыми руками и дырявыми карманами.
Если почитать историю революционного движения России конца XIX-начала XX века, можно легко заметить, что у этого движения была сформирована подпольная инфраструктура и интерес к нему проявляли самые разные слои общества, начиная от офицеров действующей армии и рабочих и заканчивая представителями аристократии. Чтобы движение достигло такого уровня, нужны интеллект, решимость и оригинальность. Одной способности к самопожертвованию недостаточно.
Антикоррупционная повестка может стать почвой для объединения граждан?
Может, но на очень короткий период. Ведь проблема России не только в коррупции. Когда мы говорим о коррупции, мы неизбежно должны задать себе вопрос – а как ее победить? Политика руководства страны не дает в этом направлении ощутимых результатов.
С чиновниками-коррупционерами формально борются другие чиновники, и это схема – “пчелы против меда” – работать не будет. Для эффективной борьбы с коррупцией нужны радикальные меры, но меры не репрессивного, а системно-преобразующего ряда. Этого нынешняя политическая элита себе не может позволить, так как в этом случае она бы обрушила собственную власть.
Есть мнение, что В России сейчас наступила так называемая “политическая оттепель”, один из ее признаков – помилование Ильдара Дадина. Вы согласны с подобным тезисом?
В целом согласен. Но это временное явление. Государственная организация – это монстр, у которого одна щупальца порой не знает, что делает другая. Этот монстр живет инстинктами. Возможно, где-то он обжег одну щупальцу и решил вести себя осторожнее.
Это, конечно, метафора, но я думаю, что ни Дадин, ни я никакой опасности сейчас для этого монстра не представляем. Где-то зреет далекая угроза для правящего класса, но он считает, что сейчас контролирует ситуацию, а потому держать за решеткой гражданских активистов – значит давать лишний повод для критики.