В 2020 году анархисты Акихиро Гаевский-Ханада и Андрей Чепюк оказались среди первых задержанных по политическим уголовным делам. Их осудили на длительные сроки заключения по делу международной преступной группы анархистов. Спустя почти пять лет Андрей и Акихиро — на свободе, и мы говорим об их взгляде на протесты, опыте заключения в Беларуси, отношении к войне в Украине и собственной вынужденной миграции.
Сегодня говорим про солидарность и поддержку. Все эти пять лет можно было наблюдать, как режим постепенно закручивал гайки. Сразу это отражалось на контактах политзаключенных с внешнем миром: пресекалась переписка, запрещались переводы и посылки не от родственников. А позже солидарная деятельность стала криминализована: несколько десятков человек сидит за то, что делали небольшие денежные переводы, отправляли посылки или даже писали письма.
В этой связи, поделитесь, что для вас значила поддержка извне и в каком виде она до вас доходила? Знали ли об акциях солидарности или может получали каким-то образом сообщения от товарищей? И каково это, когда контакты с внешним миром сужаются только до самых близких родственников?
Акихиро
Если говорить о солидарности на протяжении пяти лет заключения, возможность ее в каком-то осязаемом виде получить сокращалась постоянно, потому что, действительно, начали закручиваться гайки, и информации доходило все меньше и меньше. Я ранее упоминал, что нам повезло быть на СИЗО-1 продолжительное время, потому что там мы еще получали письма от товарищей и небезразличных людей, в том числе из-за границы. Например, помню, что я из России получал письма солидарности, конкретно от анархистов. И, конечно, каждое письмо или открытку было приятно получить. Для меня удивительно было, как некоторые люди умеют писать письма, как они находят время, как они находят темы. Другие люди, которые тебе ближе, которые тебе искренне помогают, не всегда могли так писать. Это тоже определенный талант, наверное. И мне это очень придавало сил.
С другой стороны, было понятно, что это та вещь, которой будут манипулировать силовики, пытаться ограничить. И также было ясно, что с самого начала переписка сильно урезана. А со временем писем приходило все меньше и меньше. Когда нас этапировали в колонии, то там переписка сократилась до уровня родных. Но я никогда не думал, что солидарность закончилась, что нам не пишут или забыли про нас. Я в этом плане старался поддерживать и окружающих, потому что это тот нарратив, который пытается продвинуть и администрация, и государственная пресса, всячески пытаясь поддеть заключенных, представить все так, как будто бы все — всех забыли, никто не интересуется политзеками, никто не пишет и все схлопнулось. Я понимал, что просто коммуникация ограничена, и в реальности все, конечно, не так. Хотя некоторые, в том числе политзаключенные, немножко впадали в уныние, что вот, на нас забили и так далее.
Про солидарность в виде уличных акций, конечно, нам было тяжелее узнать, потому что напрямую информацию получить было сложно. Но больше всего мы почерпнули как раз на ознакомлении с материалами дела в декабре 2021 года, потому что, как уже говорили, там было много скриншотов из интернета, в том числе после нашего задержания. И там мы уже увидели акции в разных городах мира, в разных форматах. То есть когда анархисты участвовали в маршах кабет [strajk kobiet], например, там поддерживали нас тоже. И это было, конечно, приятно. С определенной отсрочкой, но, тем не менее, лично я получал тогда энергию, листая эти фотографии, я понимал, что активность продолжается, и для меня это было важно. Тем более, что я вспоминаю период до заключения, когда я сам участвовал в различных акциях солидарности, распространении информации про политзаключенных анархистов в Беларуси, России и других странах. И это тоже такой был частый спор: какой смысл в акциях, если про них не узнают те, кто сидят, или доходят ли письма, которые мы пишем. Мне кажется, что солидарность важна не только для тех, кто сидит, она показательна и для тех, кто находится на свободе: вот люди сидят и есть люди, которые про них помнят. И понимание того, с какой мотивацией это делается на свободе, и как я сам в этом участвовал — оно в том числе помогало мне понимать, как это происходит, когда я был в заключении.
Мне хорошо запомнилось, как приходили посылки из Шотландии еще в минском СИЗО. С разными средствами гигиены, продуктами. Был случай, не знаю от кого (было бы интересно узнать), как сотрудники отдавали посылки из Шотландии и такие: «А кто это вообще?» А мы и сами — знать не знаем.
Конечно, сложнее, когда информации меньше становится, когда ты можешь общаться только с родителями и то с перебоями, и всегда хотелось бы иметь возможность коммуницировать больше. Для меня, опять же, с позиции конфронтации режима и тех, кто сидит, было понятно, что это один из самых простых рычагов давления — ограничение переписки и коммуникации, что это легко сделать и достаточно сильно бьет по людям, поэтому я к этому относился не то, что с пониманием, но с осознанием того, что это неизбежный ход со стороны государства.
Андрей
Мне было очень важно еще в 2020 году, чтобы за солидарность никого не задерживали, потому что мне было бы очень неприятно узнать, что за солидарность со мной кого-то задержали, кто-то перенес репрессии. И я за это переживал в первую очередь: насколько это безопасно сейчас в глобальном масштабе, «принимают» сейчас за солидарность или «не принимают». Я получал письма до 2021 года, а уже где-то в середине 2021 года письма обрубили, пытаясь наладить механизмы подавления солидарности, чтобы прибить дух задержанных в то время: чтобы люди думали, что все стихло, и мы никому не нужны, и все пошло на спад. В 2023 году ко мне и ко многим осужденным в колонии приехал следователь и вызывал по факту дела за денежные переводы политзаключенным. Какая-то женщина мне в 2021 году перечисляла деньги на счет — 6 рублей, и вот по этому факту возбудили дело, за солидарность со мной, а я как свидетель был в этом деле. А я еще тогда не был даже осужден, я не был никаким лицом экстремистским, но за то, что женщина отправила в 2021 году мне 6 рублей, в отношении нее возбудили уголовное дело. Чем это все закончилось, мне, к сожалению, неизвестно.
Еще хотел бы подчеркнуть, что очень было приятно получить даже малейшую солидарность, даже какие-то приветы от незнакомых людей, и в разное время это воспринимается по-разному. В начале срока, когда тебя только задержали, на фоне огромного количества писем это как-то размывается, и ты там обращаешь внимание, например, только на письма знакомых, которые определяешь по вымышленным именам или по тематике письма. И это тоже было очень приятно, что друзья придумывают креативный способ, чтобы пробиться через цензуру. В последствии, когда перестали ходить письма от незнакомых людей, стали пропускать только от близких родственников, и в лагере очень тяжело было получить информацию извне, то было приятно получать просто даже приветы от близкого окружения, понимать, что по прошествии времени им интересна твоя судьба и ты не забыт.
Я считаю, что это очень важно проявлять солидарность даже в виде переданных приветов, чтобы люди понимали, что они не забыты, чтобы у них не происходила такая деформация. Поэтому нужно всячески напоминать, что на воле их ждут. Потому что порой в тюрьме бывают такие моменты депрессивные, особенно в осенне-зимний период, когда не видишь перспективы освобождения, не веришь в ценность освобождения, думаешь, что в Беларуси сейчас все очень плохо, и есть перспектива обратно попасть в заключение, что есть уже множество прецедентов, когда люди по политическим делам освобождаются и их потом опять закрывают. И начинаешь думать, что вот ты сейчас будешь освобождаешься и обратно попадешь в тюрьму. А вот от проявлений солидарности, понимаешь, что тебя там люди ждут, и в любом случае помогут, и все будет нормально.
Акихиро
Вот Андрей говорил, я тоже хотел бы добавить по поводу нового витка репрессий, который, по-моему, с конца 2023 года начался, когда начали сажать людей за переводы денежные, за поддержку. И вот меня в том числе, как и многих других политзаключенных в шкловской колонии и в тюрьме Могилева, вызывали на допросы по поводу солидарности людей. У меня лично два случая было, когда двух женщин связали с Dissident-BY [инициатива помощи политзаключенным, которая была признана экстремистским формированием], насколько я помню. Я запомнил их фамилии, естественно, я этих людей не знаю, но я тогда фамилии специально запомнил и периодически повторял в голове, чтобы узнать, что с ними стало. И вот когда я вышел, узнал, что одна женщина пенсионного возраста в колонии — получила лишение свободы, а вторая — на «домашней химии». Конечно, это все ужасно, что люди искренне, от чистого сердца свои средства кроили, чтобы поддержать людей разных, и за это их самих привлекли. Это, конечно, узнавать тяжело, и жаль, что криминализировалась даже солидарность, что люди пострадали за это.
И про поддержку в виде таких простых вещей, как приветы, тоже хочу сказать, что это, действительно, важно. В условиях, когда написать письмо не получится, многое не расскажешь, вот это знание, что человек о тебе помнит, очень важно, и это очень людей подбадривает. Поэтому если у вас есть друзья или знакомые в заключении, даже если вам нечего сказать или сложно о чем-то рассказать напрямую, просто передайте каким-то образом привет, не отказывайтесь от такой возможности.
Мы призываем писать онлайн-письма, люди вкладывают усилия и пишут, мы собираем, архивируем, но только спустя время можем все это передать. Вы тоже получили такие послания. Какое у вас отношение: скорее как прошлая жизнь, которая сейчас вас нагоняет, и странно читать письмо трехлетней давности, или это все же содержит в себе какой-то смысл?
Акихиро
Мне кажется, полезная практика — сохранять письма, которые отправляются, даже просто потому что жалко вот этот труд и эмоции, которые вкладываются людьми. И то, что таким образом можно их сохранить, и они дойдут чуть позже до адресата — это на самом деле круто. Я вот вышел, и постепенно мне разные коллективы передают вот эти письма, которые были собраны. И я могу найти людей, которые мне писали, когда я был в СИЗО в Минске, потом контакт прервался, и я не знаю, где они, как их найти, чтобы просто даже поблагодарить. А вот там люди указывают почтовый адрес, их можно найти и связаться.
Иногда ты получаешь солидарность из неожиданных мест, которые напрямую никак не получить. Например, через АЧК я так получил письма от японских анархистов, местных коллективов с некоторыми людьми, с которыми я общался. Оказывается, после 2020 года они запустили проект — цикл мероприятий по написанию писем различным заключенным в разных странах, в том числе освещали беларускую ситуацию. И это тоже было приятно, что даже в таком формате, но письма доходят, и ты с людьми связываешься. Думаю, этими возможностями надо пользоваться, и люди увидят объем поддержки, когда выйдут, они убедятся, что действительно поддержка была.
Часто я видел такое высказывание в переписках, что «у нас ничего не происходит, не о чем рассказать». Люди со свободы так пишут. Но на самом деле, заключение — вот где, действительно, мало что происходит. И там, как мы уже говорили, каждый привет, каждое имя знакомое или нет — это уже событие. Поэтому всякие бытовые вещи: какие вы посмотрели фильмы, что вас впечатлило в последние недели, какая вам музыка нравится — кажется, мелочи, но это все там интересно, это все наполняет красками жизнь, делает ее разнообразнее, потому что ты прикасаешься к тому, к чему не имеешь никакого доступа.
Поэтому всегда есть о чем рассказать, тем более, когда есть интернет, — бескрайняя возможность рассказать нечно интересное. Можно не про себя написать, а найти информацию, разузнать то, чем тот или иной политзаключенный интересуется. В конце концов, сжать статью или рассказать сюжет сейчас может искусственный интеллект. Вариантов много, и мне кажется, надо пользоваться этим.
Андрей
Я считаю, что это очень крутая идея. Огромное спасибо за это и за то, что до сих пор все это работает. Насколько я помню, когда еще по 2010 году ребята сидели, уже тогда письма отправлялись. Можно было написать онлайн, и твое письмо напечатают и отправят. Да, сейчас времена меняются, условия меняются, и письма сохраняются. Но есть такой нюанс, что люди выходят в разную действительность с разным самочувствием. У кого-то, например, «звонок», и он выходит в безопасную среду, где ему ничего не угрожает. И это одна ситуация, тогда письма — это позитивно и здорово. А если человек выходит с посттравматическим синдромом, то не знаю, насколько это уместно и как может сказаться на его самочувствии, психологическом состоянии, и не сделает ли хуже. Но в любом случае, там будут слова поддержки, и мне кажется, позитивную роль сыграет, если использовать позже. Поэтому да, однозначно нужно письма сохранять. Возможно, если у людей в коллективах есть возможность прочувствовать каждую ситуацию, оценить, уместно ли сейчас передать послания с психологической точки зрения, не будет ли человеку тяжело их читать — это было бы, конечно, просто идеально. А так, способ этот очень хороший и нужный.
Понятно, что никто не садится в тюрьму и не начинает сразу думать и записывать себе в блокнотик, что вот мои ожидания такие, вот люди должны будут сделать то и это ради меня. Вряд ли можно иметь какие-то претензии к окружающим. Но, может быть, вам есть чем поделиться? Например, чего вы абсолютно не ожидали, но по выходу узнали, что кто-то помогает определенным образом, на который вы даже не рассчитывали. Или, наоборот, вы были уверены, что конкретные люди останутся до конца, будут поддерживать родных, а они просто стали жить своей жизнью.
Акихиро
Мне кажется, с адекватной точки зрения, люди, попадая в заключение, не должны питать какие-то сильные ожидания. Хотя среди политзаключенных, конечно, есть такое мнение, что вот они же должны что-то делать, должны нас выручать. При этом, большинство людей, которые так говорят, сами ничего особо не делали, когда были на свободе, чтобы другим помогать, им обычно было не до этого, особо не интересовались зачастую. А почувствовав на своей шкуре, они начинают думать, что вот им должны. Хотя, к сожалению или к счастью, таких долгов ни у кого ни перед кем нет.
У меня лично каких-то разочарований не было. Для меня было важно, что люди, от которых я жду активности, не отпустят руки, что они будут продолжать по мере возможности, по мере сил вести деятельность. И, конечно, есть и товарищи, и просто знакомые, друзья, которые по тем или иным причинам отпустили руки, ушли в свою личную жизнь. Я к этому отношусь с пониманием. Потому что это почти у всех происходит в эмиграции, есть определенные сложности, и я это понимаю, я не считаю это каким-то предательством или еще чем-то.
Но гораздо больше было случаев, когда я узнавал со временем о неожиданных формах солидарности. Оказывается, люди, которых я очень давно встречал, про которых не вспоминал, в разных масштабах оказывали помощь, связывались, приветы передавали. Мне это придавало сил. Масштаб поддержки, солидаризации общества тогда, в первый год заключения, меня приятно удивил. Для меня это было одной из тех вещей, ради которых можно было все это пройти, испытать изнутри и ощутить, что все не зря происходит. По той же причине режим всю эту солидарность пытается ограничить, из-за нее сажают пенсионеров за 5 рублей переведенных. Потому что солидарность — она опасна для государства.
Андрей
В 2020-2021 годах мне было очень приятно получать открытки и письма от дворовых коллективов разных районов Минска. Для меня это было очень важно и интересно, что группе людей не безразлична судьба задержанных, которых уже в то время было немало, и вот они коллективно проявляют солидарность, то есть организовываются, собираются, пишут приятные слова, расписываются, делают фотографии очень симпатичные. Это подталкивало к мысли, что это не просто люди, которые проявляют свою политическую волю, проявляют какую-то гражданскую позицию, а именно что-то большее, коллективная солидарность.
Конечно, позитивные эмоции испытываешь от поддержки близких людей, на которых ты рассчитываешь. И в моем случае — это была надежда, что твои близкие люди тебя не забудут.
И были очень необычные эмоции, трудно описываемые, но позитивные, когда я получал приятные слова и рисунки детей. Это было так необычно, когда получаешь письмо с рисунком гуашью, сделанным ребенком маленьким. Это очень приятно и максимально мило.
Как вы сейчас живёте? Как ваши дела? Как справляетесь с вынужденным выездом из Беларуси? Каково вам быть без каких-то привычных в прошлой жизни вещей?
Акихиро
В моем случае все очень драматично и совершенно неожиданно получилось: ешь тюремную кашу с утра, а на следующей день в Вильнюсе вдруг оказываешься. Конечно, все перевернулось с ног на голову. С другой стороны, шока нет, больше такое странное ощущение: «неужели это все реально?» Периодически оно до сих пор возникает. С вещами, с окружением прошлым, такого, что вот я оторван — тоже нет. Может из-за того, что уже пять лет прошло, я со всем мысленно уже прощался — не с людьми, а с бытовыми вещами, с домом, с объектами, которые тебя окружают, понимая, что, возможно, я их больше не увижу и, в принципе, легче жить, когда сильно эмоционально не привязываешься.
Многие вещи все равно удалось восстановить, последние недели я восстановил множество своих учетных записей, потому что сохранил какие-то бэкапы зашифрованные, а в период заключения постоянно повторял пароли. И каким-то удачным образом все удалось сделать. Мне приятно, что не все утеряно, потому что, конечно, где-то вот жалко какие-то воспоминания, которые у тебя хранились в виде фотографий, например, что все это потерялось. Жалко, но это не худшее, что может произойти.
То, что мое освобождение произошло так резко, неожиданно, с другой стороны, привлекло много внимание, поэтому множество людей сразу подключилось в помощь и здесь, и в целом. Мне, конечно, гораздо легче, чем тем, кто уезжал в 2020 или 2021 году. Многие знакомые, которые уехали раньше, не имея социальных связей здесь в эмиграции, проходили через большое количество сложностей, и до сих пор это происходит. Но мне, наверное, больше повезло: по разным вопросам знаешь к кому обратиться, что-то узнать, и мне немного проще, потому что в Вильнюсе я учился до этого, ездил сюда, и поэтому город не чужой, и нет такого ощущения, что я совсем на чужбине отказался. И мне кажется, анархисты все-таки интернационалисты, космополиты, поэтому должны пытаться чувствовать себя везде как дома.
И, конечно, дел, которые резко навалились, очень много, просто ничего не успевается, и количество не сделанного только увеличивается со временем. Вроде бы, ты в заключении про это думаешь: что сделать в первую очередь, что во вторую, но в реальности все сложнее, запутанее, тем более в непривычной обстановке — даже банальные процедуры вызывают затруднения.
Это приятно, с одной стороны, когда освобождаешься, сразу тебе пишут, предлагают встретиться, увидеться, созвониться, но мало кто понимает, что нужно все-таки паузу выдерживать, что нужно немножко дать человеку собраться с мыслями, что реально вопросов очень много, и до сих пор я некоторым не успел отзвониться, не всем написал, просто тяжело это все сделать в один момент. И некоторые с пониманием относятся, а некоторые сразу, знаете, напирают. Но нужно понимать, что не всегда так просто с ходу что-то сделать, это практически нереально — так въехать во все это сразу, нужна передышка, есть необходимость прийти в один ритм с окружающим миром.
Андрей
У меня тут ситуация немного другая. У меня включение в общество было такими двумя этапами. Сначала ты включаешься в общество Беларуси, и у тебя одно эмоциональное состояние, одно эмоциональное напряжение. Когда ты освобождаешься, приезжаешь в свой город, и там у тебя просто такая модель поведения — я не знаю, типичная или нетипичная — но мне кажется, если субъективно судить по каким-то книгам, сериалам, фильмам, то вот именно так все происходит: ты освобождаешься и просто боишься лишний раз голову поднять, потому что на тебе клеймо заключенного, что ты вот вышел из мест лишения свободы, ты вот такой же, как и все остальные зэки, к тебе отношение такое, как просто к расходному материалу. Также повышенное внимание милиции, типа, ты тот человек, который неделя-две и точно совершит преступление. Вот эти вечные проверки, приглашения на всякие беседы. То есть ты только освободился, твой участковый еще не завел карточку надзора по тебе, а тебя уже приглашают на профилактическую беседу о недопущении совершения административных правонарушений. Это просто нонсенс.
И ты в таком подавленном состоянии освобождаешься и боишься лишний раз голову поднять, с кем-то заговорить, потому что у тебя вечно спрашивают, как минимум, номер телефона, а ты говоришь, что у тебя нет телефона. И попробуй им объяснить, почему у тебя нет телефона. Неделю назад ты ел кашу, как Акихиро выражается, и ходил строем, а сегодня у тебя просто даже нет возможности, чтобы наладить быт. И это нормально «прибивало» и не давало встроиться в общество в Беларуси.
И, конечно, там я столкнулся с проблемами выезда из страны. А когда я решил эту проблему, и у меня получилось покинуть страну — наступил второй этап социализации. Находясь за пределами Беларуси, сталкиваешься с новыми проблемами — проблемами эмиграции. Я до этого не задумывался о существование этих проблем, что отношение к тебе совсем иное. Я слышал про это, но думал, что это что-то из параллельной вселенной, что это не коснется, грубо говоря, нашей национальности. Оказывается, это касается всех национальностей, у этих проблем нет национальности. И ты сталкиваешься с проблемами языка, с проблемами интеграции в общество, я сам еще не уверен, что до конца адаптировался после мест лишения свободы, то есть до конца принял вот это общество здоровое и адекватное.
При этом многие люди, которые, так же как и я, освободились из заключения, говорили, что их «накрывало» буквально через полгода после этого, начинались какие-то депрессии, и надо иметь ввиду, что у тебя тоже так будет. Предрекали мне такое. И вечно это крутишь в голове: вот тебе такое сказали, значит жди — скоро у тебя будут проблемы. Плюс есть такая минимальная паника о здоровье не только психологическом, но и физическом. Потому что в заключении ты физическое здоровье теряешь, и очень часто это проявляется уже на воле, потому что в заключении у тебя вечно организм в стрессе, и ты меньше болеешь. А когда освобождаешься, у тебя начинает все «сыпаться». Это уже многие заключенные подмечали, как мужчины, так и женщины. И вот про это все думаешь и переживаешь. Ну и по чуть-чуть все эти вопросы пытаешься решать.
Еще параллельно у тебя накапливается куча других дел, работы, навыков, связанных с работой. Тебе нужно и какие-то свои новые интересы реализовать, о которых ты все это время думал в заключении и рассчитывал. И в то же время реализовать то, что ты утратил за время, пока ты сидел. А времени, конечно же, никогда не хватает. И нужно выжимать все по максимуму, но иногда хочется просто ничего не делать, просто отдохнуть. Но понимаешь, что ты не можешь на это рассчитывать, потому что тебе все равно нужно заниматься своими проблемами, за тебя их никто не решит.
Но мне, конечно же, очень сильно помогает поддержка вашего коллектива. Я вам очень благодарен за вашу помощь. Без этого было бы намного тяжелее.
За последние пять лет более 30 человек так или иначе побывало по уголовным преступлениям за решеткой, это большая часть движения. Когда-то все эти люди выйдут, и это будет очень сильно влиять, в том числе, на динамику в движении. И теперь мы понимаем, что важна не только поддержка в заключении, но и реабилитация после. Пока мы не можем определиться, как правильно подходить к этим вопросам, чтобы это не выглядело просто выделением денег и «давай, пока». Может у вас есть какие-то идеи, что нам как сообществу, как вашим друзьям, ближайшим товарищам, каким-то организациям нужно делать, чтобы адаптация прошла максимально эффективно?
Акихиро
Само по себе большое количество предложений [освободившимся] — это не плохо. Но часто люди, предлагают помощь, но не говорят ничего конкретного. То есть они говорят: «мы можем тебе помочь, пиши, обращайся», но ты, во-первых, не знаешь, что тебе нужно, какие у тебя первичные потребности, с какими вопросами ты столкнешься, и чем тебе конкретно этот человек может помочь. Было бы гораздо проще, когда люди конкретно говорят, «я могу сделать это, могу подсказать с этим», потому что, опять же, есть стеснение лишний раз просить о чем-то или озадачивать, ведь ты не знаешь, сможет или не сможет человек помочь. Поэтому, когда люди конкретно, точечно говорят, в чем они могут оказать помощь, — это хорошо, ведь у каждого и потребности разные. У кого-то срок небольшой, он не потерял навыков — это одна история, а когда у человека нет знания языка, он оказался за границей — это совсем другая история. Третья история — когда человек остается в Беларуси. Таких достаточно было заключенных, кто освободились и по разных причинам находятся в Беларуси.
Мне, например, тяжело представить, как Андрей после освобождения был какое-то время в Беларуси, и как он говорит: не поднимешь голову, не поздороваешься, то есть еще одна такая внешняя тюрьма — для меня это тяжело даже вообразить. А по сути, люди, которые освобождаются, которые находятся, например, на превентивном надзоре, которые должны отмечаться постоянно, устраиваться на работу, они же, по сути, не прекращают быть политзаключенными, потому что они всё равно в таком положении, как на «домашней химии». И то, что программы есть различные, и по медицине, и по образованию — это классно, но, может быть, нужно, чтобы это все агрегировано было, чтобы люди сразу могли ознакомиться с перечнем, выбрать. И полезен некий институт репутации, рекомендации, потому что ты не знаешь, кому доверять, кому — нет, где действительно помогут, а где — нет, потому что есть истории разные. А когда люди, которым ты доверяешь, тебе рекомендуют — это помогает быстрее сориентироваться, потому что очень много всего и сложно во всем разобраться.
Андрей
Сейчас уже прошло пять лет с событий августовских, и у многих людей уже скоро будет пять лет, как они находятся в заключении. И чем больше проходит времени, тем им будет тяжелее социализироваться. Это немаловажный факт, и нужно понимать, что с каждым месяцем тем людям, которых задерживали в 2020 и 2021 годах, будет тяжелее и тяжелее ориентироваться, адаптироваться, и им нужно больше внимания и больше финансовых возможностей, чтобы и здоровье свое подтянуть, и просто нормально себя чувствовать. Конкретная помощь, которая была бы здесь уместна, которая была бы идеальной — это такой ментор, который тебя просто будет водить за руку и рассказывать, показывать, как что происходит.
Также самая основная помощь — это банальная инфоподдержка, чтобы какой-то человек был на связи, сам инициировал диалог, и всегда мог ответить на банальные бытовые вопросы. Конечно, люди разные, разных возрастов, с разным бэкграундом: кто-то посмотрит и сам сообразит, как все устроено, без какой-либо помощи, а другому тяжело, и хорошо, когда есть кто-то рядом, и психологически легче. Потому что психологическая помощь – это очень серьезная потребность, ее всегда стоит учитывать.
В общем, хорошая поддержка – это менторинг и постоянное внимание. Потому что, как я раньше говорил, тем дольше люди сидят, тем сложнее им встроиться, с каждым месяцем будет все сложнее и сложнее, как в заключении говорят: «одуплить», что происходит вообще, «раскумариться» в современном мире.
Акихиро
В дополнение к предыдущей реплике Андрея отмечу, что я слышал о том, что цифра в пять лет считается пограничной, как некий рубеж перед «профдеформацией»: снижается умственная, когнитивная гибкость, у человека, который в данном случае в заключении находится длительный срок, начинаются изменения, и ему тяжелее и тяжелее будет потом. Когда человек освобождается и говорит, к примеру, несуразные вещи, или явно выбился из контекста, важно понимать, почему так происходит, что за этим стоит.
Мы недавно высказывали мнение про раскол в продемократических силах насчёт того, стоит ли вести диалог с режимом, «торговать» политзаключенными или нет. И мы в своем тексте пытались показать, что не только тюрьма инфантилизирует человека, но и мы, как поддерживающее сообщество, занимаемся часто тем же. Как будто сам политзаключенный мнения не имеет, за него можно все решить, все продумать. Сейчас многие родные предпочитают даже не передавать данные о том, что человек по политической статье сидит. Получается, у заключенных забирается субъектность. Как вы думаете, например, родитель или близкий человек, который занимается поддержкой, имеет больше веса в дискуссиях насчет тактик освобождения, или следует пытаться узнать мнение самого заключенного по этому поводу?
Акихиро
Я понимаю эту проблему, потому что вижу вот эту дискуссию везде: торги — не торги, вызволять — не вызволять. И я согласен с тем, что не стоит объективировать политзаключенных. Политзаключенные очень разные. Есть, действительно, люди, которые вот только и ждут, что их освободят, готовы написать помилование, и родные их «соревнуются», чтобы быстрее попасть в списки на обмен, освобождение. А есть другие политзаключенные, которые сидят за убеждения, они конкретно понимают, за что они там находятся, и они готовы претерпеть испытания, если это принесет большую пользу для изменений и перемен.
Сейчас, оказавшись на свободе, может, про это легко говорить, но я лично всегда понимал, что мы часть более широкого контекста событий, и поэтому, возможно, придется больше времени провести там, но если это принесет пользу, если будут изменения происходить, то, мне кажется, это важнее. Для меня так было.
Я очень хочу, чтобы товарищи, знакомые, друзья вышли, и с одной стороны, есть внутреннее противоречие, потому что никто из них не должен там сидеть, и каждое освобождение, безусловно, положительная новость с человеческой точки зрения. Но с другой стороны, если все откатится просто назад, произойдет легитимация режима, он станет опять рукопожатным — что уже отчасти происходит — будут твиты писать, что замечательный руководитель и так далее, я когда был в заключении — я этого не хотел.
И сейчас у меня тоже на этот счет сложные ощущения. Наталья Дудина в интервью про это говорила: в день освобождения она сразу сказала, почему меня не спросили, может, я не хочу никуда освобождаться, может, я хочу досидеть свой срок. Я не думаю, что это была поза, а что действительно человек выбирает свою позицию, и ее надо принимать во внимание. И часто между родными и политзаключенными тоже есть в этом плане разногласия: понятно, что родные беспокоятся о тех, кто сидит, а те, кто сидят, могут иметь свое мнение — публиковать, афишировать, распространять информацию или нет. И желательно выслушать того, кто сидит, он часто понимает по-своему больше. Не всегда, конечно, поэтому нет однозначного ответа, как поступать. Но замалчивать, мне кажется, не стоит в любом случае, потому что там и так происходят ухудшения, там и так зажимаются гайки и без этого, без внимания. Поэтому надо говорить, учитывая, к чему это может привести, где это можно делать, где нельзя, то есть надо подходить обдуманно, и в том числе обсуждать это с теми, кто сидел, потому что они понимают внутреннюю кухню в этом плане.
Лично для себя я не хотел бы, чтобы меня освободили ценой того, что все откатится назад, начнутся переговоры, уступки. Опять же, мне до сих пор неизвестно, на каких условиях нас освободили, что взамен получило государство, либо это просто ситуация, что с режимом разговаривают, или же что-то большее. Для меня это моральная дилемма: вот меня освободили — хорошо, но все остальные сидят дальше, и не просто сидят дальше, а новых людей сажают до сих пор, и это количество гораздо больше, чем количество тех, кого выторговывают. И получается, что может показаться, что сейчас режим выпустит большое количество политзаключенных, но не будет поставлено никаких условий о том, что новых людей не будут задерживать. Банально силовому аппарату беларускому надо чем-то заниматься, из этих соображений они будут продолжать репрессии. Побывав там, я знаю много товарищей, людей, которые не согласились бы выходить на любых условиях, с любыми уступками, только чтобы освободиться. И это мнение тоже важно. Может быть, оно там не в большинстве, таких людей, может, и мало, но, если смотреть с точки зрения достижения целей, гораздо важнее, мне кажется, понимать, чего мы хотим и чего хотят люди там, учитывать, что они не готовы просто так вот отступиться. Потому что тогда получается, это перечеркнет их все страдания за пять лет, это просто окажется, что, да, посидели, договорились, вы вышли — и всё. Ради чего это всё было? Для меня это вот в такой плоскости вопрос. Я знаю людей, которые там также думают.
Андрей
Я тоже слышал про все эти конфликты различных коллективов. Я смотрю на это так, что действительность сейчас иная. Если взять, например, 2010 год: там было небольшое количество число политических, и их позиция была понятна, то есть они все сидят до последнего, они борются с режимом, они узники совести, они не будут подписывать никакие помилования, они готовы на 411 статью, они готовы в каких-то экстремальных ситуациях и кровь пустить, они понимают, какая ситуация, кто они такие и что происходит.
Сейчас же ситуация другая, режим просто взял массой, он заполняет тюрьмы и смешивает обычных людей и людей, которые сидят за свои убеждения. Вот, это нужно понимать и нужно это разграничивать: там огромное количество людей, которые сидят за комментарии, их признали политическими заключенными, потому что их уголовные дела связаны с политикой, связаны с 2020 годом, но они пассивно относятся к политике. Очень многие люди себя политическими заключенными не считают, и я прекрасно понимаю их родителей, их близких. И представителей инициативы, которые хотят этих людей освободить. Я прекрасно понимаю и это поддерживаю, то есть им вообще не место в заключении. И я прекрасно понимаю их позицию о том, что нужно писать заявления о помиловании, это их право, и если они так считают, они должны им пользоваться. Но так же там находятся те люди, которые сидят за свои убеждения, которым просто неприемлемо каким-либо образом сотрудничать с режимом, подписывать признание своей вины, писать на помилование.
Кстати, такая маленькая ремарочка, насколько я помню, поменялся УИК, что если ты хочешь стать на улучшенный режим, то теперь нужно обязательно признание вины. Очень много людей, которые сидят не по политическим преступлениям, и их тоже, как они считают, посадили, как они говорят, «по бесу», они вину не признают и хотят уже по выходу оспаривать свои дела. И им очень сложно попасть под УДО, с них уже тоже требуют признания вины. Для режима это очень такой важный фактор, чтобы человек признал свою вину.
И как я уже выше говорил, есть многие люди, для которых это неприемлемо, которые сидят за убеждения, понимают, какое их ждет будущее, что их могут дальше раскручивать, и они к этому готовы. Со мной бывали такие люди, я тоже был в их числе, мне было неприемлемо писать помилование и соглашаться с обвинением по своему уголовному делу, и я этого не делал. И я разделяю мнение других людей, я прекрасно их понимаю.
Подытоживая, как мне кажется, эти две стороны просто не должны друг другу мешать заниматься своими делами. Но и они (инициативы) должны помнить о том, что их действия будут действительно рабочими, если закончатся репресии в отношении граждан, чего мы, к сожалению, пока не наблюдаем.
В завершение, может быть, вы хотите еще что-то сказать?
Акихиро
Спасибо всем тем, кого я не успел поблагодарить лично, с кем не успел связаться, с кем пока не нашел контакта, и хочется извиниться перед теми, кому не успеваю ответить или достаточно выделить времени. Я очень благодарен за любую помощь, которая оказывалась все эти пять лет и сейчас продолжает оказываться — это очень важно. И, конечно, надеюсь, что люди не думают, что это все зря. Любая поддержка имеет значение. И для меня там самое важное было, что люди продолжают действовать. И те, кто сохраняет энергию, старается в разных плоскостях действовать — для меня это самое важное и сейчас. Поэтому надеюсь, что люди будут находить и дальше в себе силы и продолжать делать то, что делают. Еще раз всем, кто поддерживал, большое спасибо!
Андрей
Конечно, в первую очередь, хотел бы поблагодарить за поддержку. Я мало кого видел лично, но если интересен какой-то фидбэк, дошел ли ваш месседж, вы можете со мной связаться, и я все расскажу. И слова — «огромное спасибо», «благодарен» — не передают те ощущения, которые я испытывал от поддержки людей, которым была не безразлична моя судьба.
Хотел бы еще отметить, что многие люди до сих пор отбывают наказание. Если вы помогали мне, и у вас есть еще возможность и желание помогать,то можно зайти на сайт АЧК и помочь другим товарищам. Я заявляю, что это очень важно, и будет очень приятно этим людям. Воспользоваться формой онлайн-письма, всеми теми методами, о которых мы сегодня в интервью говорили, не забыть сейчас себе пометить где-то на бумажке и при возможности передать привет, рассказать какую-нибудь интересную историю — это очень решает. Особенно когда близится осень, самая нелюбимая пора любого заключенного. Нужно всегда помнить про людей, которые находятся в заключении!