Совсем неподалёку, в одной европейской стране, так называемой Чехии, уже третий год анархистское движение переживает очень специфические для местного контекста репрессии. Полицейская операция «Феникс» заключалась во внедрении двух полицейских агентов в анархистскую группу, которое привело к провокации планирования атак на поезд с военной техникой NATO и полицейских при выселении пражского сквота «Cibulka». Ни одной из атак не суждено было случиться – постепенно анархисты начали подозревать неладное, и задумали отказаться от запланированных акций. Однако агенты записывали все разговоры, место встреч прослушивалось, однако без анархистов бы не было обвинений, а значит, премий, звёздочек на погонах, расширения полицейского бюджета и признания общественности. А все эти деньги, потраченные на операцию…
Ловушка захлопнулась, и операция началась. В ночь с 27 на 28 апреля 2015 года в по меньшей мере пяти городах Чехии было задержано около двух десятков людей, близких анархизму, и допрошено по подозрению в терроризме. Часть из них отпустили после допросов и обысков. Были захвачены сервера, и большинство местных анархо-сайтов не работало долгое время.
Почему «Феникс»? Может быть, это отсылка к одноименной противопартизанской операции времен войны во Вьетнаме, а чешская полиция решила примерить на себя образ доблестных «янкиз» и словить местных партизан. А может, название акции берёт своё начало в одноимённом анархистском повстанческом манифесте, появившемся несколько лет назад.
О подробностях мы поговорим с Игорем Шевцовым, анархистом из Иркутска, который на данный момент живёт в Чехии. Он не понаслышке знает о репрессиях и прошёл через заключение под стражу в чешской тюрьме по подозрению в атаке коктейлями Молотова на дом министра обороны Чехии, и испытал на себе судебный запрет посещения анархистских мероприятий за участие в нанесении ущерба собственности пражской тюрьмы «Ruzyně».
— Как обстоят дела с операцией «Феникс»?
Официально, операция «Феникс» сейчас как бы переживает свою заключительную стадию. После всех арестов, похищений людей, рейдов в домах и анархистских центрах, внедрения полицейских агентов и освобождения троих заключенных в 2016 году начались суды. Мы до сих пор находимся под плотным мониторингом полиции, административным надзором и медиа-травлей. В августе состоялись последние слушания, и 22 сентября всех пятерых обвинённых оправдали. Прокурор подал аппеляцию, так что предстоит ещё процесс в Верховном суде.
Если мы посмотрим на операцию «Феникс» как на некую специфическую серию репрессий, то можно сказать, что она почти подошла к своему концу, но я вижу это по-другому: «Феникс» является родственной частью всех полицейских репрессий в Чехии и в мире вообще. С «Фениксом» связано моё дело об атаке на дом министра обороны Чехии, дело Лукаша Борла, обвинённого в основании «Сети революционных ячеек» (далее SRB), а также дело пяти анархистов, недавно обвинённых в распространении заявлений SRB о саботажах. Собственно, официальной целью операции «Феникс» было раскрытие группировки SRB и поимка её членов. Позже оказалось, что арестованная троица анархистов обвинены в чём-то совершенно другом – подготовке террористической атаке на поезд с военной техникой NАТО, на что их должны были спровоцировать двое полицейских агентов.
Я думаю, что можно говорить о «Фениксе» 2.0 или даже 3.0. Полиция имеет чётко определённую группу анархистов, которую пытается контролировать, засудить, разобщить и демонизировать – даже с учётом того, что люди в этой «целевой группе» не обязательно друг с другом связаны.
— Теперь, когда прошёл суд, и подсудимых оправдали, у них есть хорошие шансы выиграть дело и в Верховном суде. «Фениксу» пришёл конец?
Лично я сомневаюсь. Я считаю эту операцию продолжением всех репрессий: и больших, известных всем, о которых напишут даже в газетах, и тех меньших, которые мы проживаем каждый день, и которые становятся нормальными деталями нашей повседневности. У чешского «Феникса»; есть много общего с остальными «монстр-процессами» против анархистов по всему миру. Операция «Tarnac» во Франции, репрессии против анархистов и коренных жителей Новой Зеландии, испанская полицейская операция «Pandora», операция ФБР «Blackfire» в США… Все они начинаются быстро, с максимальным привлечением медиа, демонизацией задержанных, громкими обвинениями, и заключениями под стражу и, самое главное, почти полным отсутствием доказательств. В последствии, люди сидят три месяца, года, два года… Обычно позже их отпускают, а потом суды их оправдывают, либо судят за какую-нибудь фигню, вообще не связанную с заявленной полицией целью репрессий.
— А что происходит сейчас с теми, кто был арестован и задержан в рамках операции?
Алеш Кочи, анархист из Брно, был обвинён в хранении взрывных устройств, и провёл три месяца под стражей. Позже выяснилось, что заявление полиции о взрывном устройстве было медиа-приёмом – Алеш имел дома всего лишь чуть больше пороха, чем разрешено чешским законом о ношении огнестрельного оружия. Алеш был лишён права на ношение оружия, получил условное и исключён из группы обвинённых в рамках «Феникса», так как между ним и остальными не было никакой связи. Пётр Сова после шести месяцев тюрьмы был освобождён из-под стражи из-за ошибки прокурора, который вовремя не подал нужные документы для продолжения заключения. Мартин Игначак провёл под стражей дольше всех, и был освобождён после 17 месяцев усиленного режима. Он находится под административным надзором. Прокурор требовал у суда назначить ему и Сове по 12 лет.
Катарине Зезуловой также грозит тюрьма, кроме стандартного обвинения в планировании атаки на поезд, она обвиняется в подготовке нападения на представителя закона. Здесь имеется в виду эпизод, в котором та же самая группа обвиняется в планировании обороны уже выселенного сквота «Cibulka» с помощью Молотовых. Кстати, интересен тот факт, что материалы для Молотовых приготовили именно внедренные агенты, и даже выбрали место, где их спрятать. Именно они брали на себя роль и в планировании атаки на военный поезд – они всегда покупали необходимый материал, возили всё на машине, у них всегда были деньги, время и желание что-либо делать.
Тюрьма грозит и Саше Шчамбовой, которая тоже обвиняется в подготовке нападения на поезд.
Радке Павловской прокурор требует назначить три года условно, за то, что знала о планировке, но не сообщила о ней в правоохранительные органы. Радка, Катарина и Саша не были взяты под стражу.
В итоге, на скамейке подсудимых сидят два анархиста и три анархистки. Я специально говорю так, как будто дело не закончено, потому что так и есть – в Верховном суде им всё ещё могут влепить сроки.
— Ты отметил связанность «Феникса» с другими репрессиями против анархистов в Чехии. Что ты имел ввиду?
Да, это как раз то, что я назвал «Фениксом» 2.0 и 3.0. Во-первых, суда ждёт Лукаш Борл, анархист и активист уже не существующей «Сети солидарности» города Мост. После ареста обвинённых по делу «Феникса», Лукаш непрестанно замечал за собой полицейскую слежку и их усиленный мониторинг. Примерно осенью 2015 года Лукаш решил уйти в подполье, в котором успешно пребывал до сентября 2016 года, и оказалось, что не зря – вскоре после его исчезновения, полиция объявила его в розыск. В сентябре 2016 Лукаш был задержан полицией в своём родном городе Мост. Лукаш обвиняется в основании, поддержке и пропаганде движения, направленного на подавления человеческих прав и свобод. Здесь имеется ввиду «Сеть революционных ячеек» – группировка, которая взяла на себя ответственность за множество саботажей полицейских машин, атаки на машины особо злобных капиталистов, саботаж стройки роскошной резиденции и другие акции с весны 2014 года. Также, Лукаш обвиняется в хранении подделанных документов – при задержании у него нашли польское удостоверение личности, сейчас он находится под административным надзором и ожидает суда. Во-вторых, уголовное преследование по делу «пропаганды движения, стремящегося подавлять человеческие права и свободы», то есть «Сети революционных ячеек». По сути, пять анархистов обвиняются в том, что имели дома анархистские брошюры и размещали на сайтах заявления о саботажах от SRB.
— Есть догадки, каковы были ожидания полиции касательно итогов операции?
По моему мнению, может быть много догадок, какая цель была у операции на самом деле, и почему она произошла. Например, полиции было нужно громкое дело, чтобы не потерять впечатление легитимности у населения, ну или чтобы полиции не снизили бюджет на следующий год. Как минимум, точно можно сказать, что полиция с помощью таких массивных арестов, обысков и в целом репрессий обновила свои знания о местном анархистском движении и о людях в нём. На примере «Феникса» очень хорошо объясняется тактика «разделяй и властвуй». Полиция специально использовала обвинения в терроризме, потому что терроризм – это самое страшное чучело нашего времени. Обвинив кого-либо в терроризме, полиция кладёт очень серьёзное клеймо на обвиняемых, и дискредитируют их политические убеждения, особенно в свете того, что каждый день по телевизору рассказывается о каком-нибудь терроризме. Проще говоря, словом «терроризм» можно обесценить политические мотивы разнообразных действий и людей, у которых нет ничего общего. Террористами всех этих разных людей называет государство, аргументируя тем, что они находятся в конфликте с заведённым порядком вещей, подводя знак равенства, к примеру, между анархистами и ИГ.
— Медиа раздули огромный пузырь, который поддерживали устрашающими заголовками об анархистах, которые хотели устроить террористическую атаку на поезд, а также называли их «первыми чешскими террористами». Удалась ли полиции демонизация арестованных в связи с обвинениями в терроризме и экстремизму?
Когда полиция заявила об обвинениях в терроризме, настала очень нездоровая ситуация. Множество людей отступились от поддержки арестованных товарищей, объяснив это опасностью и непродуманностью поддержки при таких обвинениях. Это создало опасную пропасть между множеством анархистов и леваков, и теми, кто решил открыто поддержать арестованных. Такая ситуация ведёт к маргинализации обвинённых. Это показало полиции, что их тактика работает – стоит обвинить кого-нибудь в терроризме, и никто за такого человека не вступится. Это и есть результат тактики «разделяй и властвуй» в нашем случае. Эта ситуация подсунула нам, анархистам и анархисткам, ложный язык, которым мы должны защищаться от нападок медиа и полиции, и ложные цели, которые нам якобы нужно себе поставить. Язык, о котором я сейчас говорю, это язык таких терминов, как насилие-ненасилие, легальность-нелегальность, терроризм, экстремизм. Все эти понятия не были изобретены нами, мы ими не думаем.
Когда мы хотим действовать и менять мир, мы не должны думать о том терроризм ли это, легально ли это, а не экстремизм ли это. На первом месте, на примере «Феникса» стоит спросить: чему служит военная техника? Кто обычно гибнет в военных конфликтах больше всего? И сколько таких людей не погибнет, если этот поезд с военной техникой не попадёт на место назначения? Когда я отвечу сам себе на эти вопросы, дилемма «а не насилие ли это?» лично у меня отпадает. Если буду думать о том, поддержать ли наших товарищей, обвинённых в терроризме, я прежде всего спрошу сам себя, а также людей вокруг: кому будет выгодна наша поддержка или демонизация? И кого это сделает сильнее?
— Какие ложные цели были, как ты сказал, подсунуты анархистскому движению репрессиями?
Я имел в виду страх некоторых организаций, которые представляют анархистское движение, перед потерей мнимой популярности и общественного статуса. Уже до «Феникса» многие из них отказывались публиковать заявления SRB о саботажах, потому что опасались, что «люди не поймут» и что этим они привлекут лишнее внимание полиции. Я, например, считаю, что можно сколько угодно не соглашаться с SRB, но при этом публиковать их заявления, пусть и со своим критическим комментарием. Такие события, как саботажи SRB, очень важны для анархистского движения, особенно для Чехии это был в чём-то переломный момент. Думаю, что нельзя создавать цензуру других анархистских тактик, даже если мы с ними не совсем согласны. У меня встаёт вопрос, к чему вообще готовы все эти люди, делающие публичные акции, пишущие статьи в интернете, но боящиеся повесить на сайт сообщение о поджоге полицейской машины, потому что это может привлечь внимание полиции?
Я вообще считаю, что иногда позитивная медиальная оценка может быть краткосрочной целью, которую нам надо достигнуть, или она может быть позитивным фактором, который нам поможет при случае, например при выселении сквота, или конфликта с капиталистами. Но это не важнее, чем поддержка заключённых товарищей, и определённо это не должно вести к замене нашего дискурса и нашей риторики на отмалчивание, или на «отзеркаливание» мнений, популярных в обществе.
— Изменился ли у вас подход к противодействию репрессиям?
Ну, в Чехии таких репрессий ещё не было, многие вещи были для всех в новинку. Я тут три года живу, так что трудно сказать, как скорректировался подход к репрессиям. Для меня вот в новинку была прямая поддержка обвинённых и заключённых, их семей и близких, вокруг чего большинство анти-репрессивной деятельности и строится. Эта часть очень важна, как и публичные акции на поддержку заключённых, и бенефит-мероприятия, которые позволяют собрать все эти космические суммы на оплату адвокатов.
— А что ты лично вынес из репрессий последних трёх лет?
Я считаю, что очень важно поддерживать всех, на чьи плечи свалились тюремные сроки. Нужно заботиться друг о друге. Встречи с адвокатами, повестки на допросы, обыски, журналисты, суды… Всё это может быть очень нелегко для тех, кому приходится это переживать. Думаю, это и есть одно из самых ярких впечатлений, которые мне оставили последние три года репрессий – эмоциональная тяжесть, связанная с похождением всех этих кругов ада правосудия, а также полной потерей анонимности, а зачастую и личного пространства.
Я слышал мнение одной анархистки, которая сказала, что в анархистской среде часто возникает нечто вроде мачо-позиции по отношению к собственным эмоциям или к тому, как мы переживаем репрессии и боремся против них. Я думаю, что она имела ввиду это отношение в стиле «ха, да что они могут, я ничего не боюсь, мне всё по плечу». Такое отношение иногда возникает под давлением внешнего окружения, по отношению к которому мы можем чувствовать необходимость так себя вести и так говорить. Это может вести к абсолютному разочарованию и выгоранию. Неспособность признаться самому себе или своим товарищам, что ты чувствуешь себя очень плохо, что печаль одолевает и всё задолбало, что не хочется выходить из дома, и что ты боишься, может очень сильно навредить и ослабить целый коллектив и движение, в частности.
Когда репрессии не имеют конца, менты дышат тебе в затылок, и ты осознаешь, что завтра тебя могут арестовать и посадить в тюрьму, но сохраняешь бодрость духа, продолжаешь борьбу и не унываешь — это просто отлично, и ты можешь быть вдохновением и примером остальным. Но помни, что другие люди, с которыми ты стоишь на одной стороне баррикад, могут чувствовать себя по-другому, и могут ощущать давление репрессий намного сильнее. Я думаю, что самое лучшее, что мы можем делать друг для друга во времена репрессий (и всегда), это иметь такие вещи ввиду, проявлять взаимную заботу, и не ждать, что другие выдержат всё так же стойко, как и ты, а вместо этого оказать поддержку тем, кому тяжелее. Я думаю, это был мой урок, который я вынес из репрессий.
— Раз уж говорим о твоём личном опыте: в апреле 2016 года тебя судили за атаку на дом министра обороны Чехии Мартина Стропницкого, которую районный суд Праги №6 классифицировал, как террористическую. Оказалось, что единственные доказательства полиции были десятки страниц протоколов с описанием в стиле «Кто здесь самый главный анархист». Позже, тебя осудили за съёмку нанесения граффити на стену тюрьмы, в которой сидели наши анархистские товарищи и в которую попал в последствии и ты. Недавно вышли новости о том, что ты получил компенсацию, извинения, и что с тебя сняли обвинения в граффити. Как твои ощущения от этих решений?
Высший суд Чехии и правда снял с меня судимость за съёмку нанесения граффити на стену Рузинской тюрьмы в Праге, что произошло во время солидарной шумовой демонстрации за наших товарищей, в то время находившихся в той тюрьме. Высший суд постановил, что мои действия могут быть расценены как административное правонарушение. С того момента этим должна была заниматься администрация района Прага 6. Там чиновники решили, что мои действия не являются правонарушением. После двух лет уголовного дела, и медиа-шума об анархисте, который хотел спалить министра обороны, меня полностью освободили и дело окончательно закрыли. Вот так вот, вроде был террористом, а в конце концов не судили даже за граффити.
Вскоре уполномоченное чешское министерство выплатило мне компенсацию в размере 360 тысяч крон и принесло официальные извинения за неправомерное уголовное преследование. Либералы и некоторые леваки, само собой, ссали в штаны от восторга – мол, наконец-то восторжествовала справедливость. Дескать, вот видите, государство-то не такое уж и плохое, если немного запротестовать, то всё будет пучком. Я на это смотрел, и мне было очень печально наблюдать это по нескольким причинам.
Во-первых, я считаю, что большинство местных леваков и борцов за права человека – весьма привилегированные люди, для которых все эти суды, демонстрации и этот активизм не является жизненной необходимостью. Я не упрекаю их в этом, это просто факт, из которого вытекает другое обстоятельство: когда одни выигрывают суд, но видят, что в долговременной перспективе их бой станет лишь тяжелее, остальные хлопают друг друга по плечам и говорят, как хорошо они со всем справились, и какие они молодцы. В то время как я осознаю, что нас, как анархистов и анархисток, в тюрьму будут садить и при более либеральных правительствах, и при откровенной диктатуре, они отчаянно цепляются за места в парламенте или за реформу законов, ради того, чтобы правые имели меньше влияния. Тем временем, мы как были на улицах и в тюрьмах, так и будем.
Во-вторых, каждый раз, когда получается добиться изменения закона, запрета чего-либо или выиграть судебное дело, эти люди воспринимают это, как реальную победу. Если я спрошу, изменилось ли что-то на самом деле, и они ответят, что множеством этих маленьких побед они изменят государство и политику к лучшему. Но потом на моих глазах правительство и политики каждый раз получают с этих маленьких побед больше политических очков и легитимности, чем мы пользы и долговременных результатов нашей борьбы. Эти люди продолжают бороться за законы, за ту или иную партию, за благотворительность и так далее, а критику потом воспринимают как личное оскорбление всей их многолетней борьбы и писания петиций за какую-нибудь реформу. По их мнению, это деструктивное отношение к «позитивным политическим достижениям», либо несерьёзный анархистский подход – «эти неразумные, но интеллигентные молодые люди хотят лишь бунта», скажут они. И последнее: никакого удовлетворения от оправдания и компенсации я не почувствовал. Я думаю, это чувство знают все, кто прошёл через долгие суды, приговоры и наказания. Я не могу чувствовать удовлетворения после того, как осознал, сколько других людей проходит через этот лабиринт законов и наказаний, и не за так называемую «политику», а за «бытовуху»: этим людям не достанется всё внимание медиа, у этих людей нет пресловутого «движения», которое им скинется на адвокатов, организует публичную поддержку и будет писать письма в тюрьму. У многих людей, попадающих под лопасти репрессивной системы, просто никого нет, а если кто-то есть, то тюрьма и суды могут разделить их.
Когда я вижу всё эту широкую поддержку и внимание, я чувствую растерянность и злость от того, что я не имею малейшего понятия, как всё это использовать в направлении подрыва «религии Государства» и его институтов, кроме того, как принять приглашение в телевизор и сказать там, что менты – сволочи, что я и сделал. Я не знаю, как быть с тем, что сотни тысяч людей проходят через худшие процессы и никогда не будут в позиции, в которой нахожусь сейчас я – с полным оправданием, компенсацией и извинениями, в то время как леваки и либералы удовлетворённо кивают, хлопают в ладоши и пишут мне поздравления. Была и дискуссия насчёт того, положено ли анархисту вот так принять компенсацию от государства. К счастью, среди анархистов нет никого, кто бы пришёл и сказал: «Если ты примешь её, то всё, ты, короче, не анархист уже.» Это и есть одна из самых важных вещей в анархизме — прежде всего я несу ответственность за свои решения и принимаю их. Кроме того, анархистское движение и мои близкие вложили намного больше, чем 360 тысяч крон, чтобы вытащить меня из-под стражи и заплатить адвокатов — эти деньги не покроют всех расходов. Однако, я допускаю, что другие люди могут занять политическую позицию не принять компенсацию, и такую позицию я уважаю так же.
Кроме того, если есть шанс засудить ментов и государство и получить с этого деньги, при этом не особо затрачивая силы, которые можно использовать для реализации интересных идей, то такой шанс заслуживает раздумий. Наверное, стоит также упомянуть, что со времени, как меня взяли под стражу, менты всячески препятствуют мне в том, чтобы я получил какую-нибудь визу на пребывание в Чехии. Я вынужден быть здесь на основании временных разрешений, в постоянном ожидании решения чешского МВД. Видать, не светит мне здесь задержаться. Думаю, что из этого, как и из остального негативного опыта, нужно делать обстоятельные выводы и искать способы, как использовать такую ситуацию во благо.
— В России ты также испытал гостеприимство полицейских отделений, как по-твоему, отличается ли российские реалии от чешских?
Ну, смотря где, конечно. В целом, я считаю, чешская полиция более активно стремится к позитивной презентации своего образа населению. Полицейские отделения снаружи и в приёмной часто выглядят чище и опрятнее… Ну это так, штукатурка.
Если попадёте на допрос, бутылкой вас вряд ли изнасилуют, но вот люди из анархистской среды сталкивались с хорошо знакомыми анархистам и анархисткам в России явлениями: похищения, психологическое давление, так называемое превышение полномочий, рейды, маски-шоу с автоматами в шесть утра и так далее. Само собой, никаких иллюзий насчёт европейских полицаев питать не стоит.
Думаю, интересно отметить одну деталь: ранее, как и российские полицейские, чешские копы не особо понимали, что происходит, когда кто-то освобождал животных из ферм, когда случались частые столкновение между антифашистами и ультраправыми, и не обращали внимание, когда в девяностых в Чехии номера одного из самых старых анархистских журналов «A-kontra» продавались в обычных газетных киосках. Проще говоря, копам бы туго пришлось с распознанием «экстремистской угрозы». И если бы конкретные люди из академической социологической и юридической среды не построили карьеру на определении, описании, категоризации и систематизировании акций, явлений и организаций анархистского движения, как местного, так и международного, то полиция так бы и осталась в неведении. На практике это проявляется так, что, например, людей, проходящих по делу «Феникса», копы связывают с такими организациями, как «Заговор огненных ячеек» и F.A.I., на основе анализа и сравнения заявлений, акций, идеологических и теоретических текстов. Всё это они бы вряд ли сделали без помощи ученых.
Ещё один интересный пример: когда мне Верховный суд запретил анархистские акции, никто не знал, что это значит, и как такие акции определить. Служба административного надзора была в растерянности. Но, конечно же, ответственность за определение «анархистскости» мероприятий с радостью на себя взяла полиция, конкретно департамент борьбы с организованной преступностью, секция терроризма и экстремизма. Один особо «умный» капитан каждый месяц открывал сайт radar.squat.net, откуда выписывал почти все антиавторитарные мероприятия в Чехии на месяц вперёд, составлял табличку, посылал службе административного надзора, и указывал, что данные акции являются анархистскими. Вуаля, запрещено: полиция, конечно же, не может запретить посещение каких-либо акций, но это может сделать служба административного надзора. Таким образом, в течении нескольких месяцев мне запретили примерно 123 мероприятия, я посчитал. Концерты, FNB, демонстрации, фестивали, дискуссии, кинопоказы, всё. Я, конечно же, нарушал и ходил, потому что менты хоть и контролируют, но сидеть дома под угрозой уголовного преследования и депортации хуже, чем под этой угрозой пытаться делать то, что хочешь. Ходил почти везде, куда хотел. Позже, мне приходилось иногда ходить отмечаться в полицию, когда проходили так называемые «рисковые» мероприятия, то есть акции, на которые я скорее всего пойду, по мнению полиции. За четыре зарегистрированных случая нарушения на меня почти было заведено уголовное дело.
В общем, отличия есть, но скорее декоративные, плюс взаимодействие академических кругов с полицией гораздо более налажено.
Материал был подготовлен для журнала «Автоном».